Последний Эйджевуд

Неописуемая радость всколыхнулась в сердце Гайи. Она поделилась ею с товарищами:

— Войне скоро конец! Газы скоро будут не страшны!

Все зашевелились и засуетились.

Даже профессор позволил себе роскошь — вздохнул полной грудью.

Телефонный звонок развеял тоску. Все почувствовали себя живыми и повеселели.

— Скорее бы только, — шептали они. — Дождаться бы, не задохнуться бы… уже становится трудно дышать.

Профессор окончательно завладел телефоном и беспрерывно звонил во все концы, спрашивая, когда рассеются и перестанут действовать газы.

Гайя совсем повеселела. Пришла легкость и бодрость. При мысли о Владимире на щеках выступил румянец.

— Хорошо, Владарадик, мне уже очень хорошо. Я спокойна. Вот только немного колет в легких и трудно дышать.

И, переходя на спокойный тон, она заговорила почти шутливо:

— Когда-то я читала роман о грядущей войне. Там она была изображена так грандиозно… Но в действительности все гораздо проще. И совсем нет той романтики. Романтика есть до и после, а во время войны все слишком просто… Ах, как же трудно дышать, — договорила она с мучительным вздохом.

Но Владарад не обратил внимание на слова Гайи. Он оглядывался вокруг и с ужасом наблюдал за остальными.

Люди морщились, стонали, широко раскрывали рты и старались набрать побольше воздуха. Но испорченный воздух лишь болезненно распирал грудь, не обеспечивая людей нужным количеством кислорода.

Владарад чувствовал, как у него быстро-быстро билось сердце. К горлу что-то подступало и душило. Он хватал ртом воздух. Перед глазами плыли зеленые круги. В мозгу стучало и звенело. Невыносимо заболела голова.

Он понял, что задыхается. «Это — смерть», — блеснуло в его сознании…

И слабый, словно далекий голос Гайи подтвердил:

— Мне дурно, я… не… могу… ды… шать… аа-а…

Она со стоном вдыхала и сейчас же выдыхала отравленный, негодный для дыхания воздух.

Владарад бросился к телефону. Ему стоило больших усилий вырвать трубку из скрюченных пальцев профессора. Тот выкатил глаза и, как рыба на берегу, широко разевал рот, пытаясь дышать…

Владарад звонил всем, кому мог. Он умолял, плакал, ругал, проклинал. Из некоторых укрытий ему отвечали сочувственно и говорили, что помочь не могут, из других долетал только предсмертный хрип, — там тоже не хватало воздуха.

Слепой от удушья, с головой, казалось, готовой лопнуть от притока крови, с налитыми кровью глазами и окровавленными сухими губами он, как безумный, метался от телефона к Гайе, от Гайи к телефону… и с ужасом видел, как другие товарищи в муках катались по полу, грызли землю и корчились в приступах рвоты…

Несчастная женщина, еле живая, хрипло дула пустым дыханием в посиневшее личико уже мертвого ребенка…

Прошло какое-то время…

Едва двигаясь, мучительно стеная и извиваясь, он дополз до Гайи и взял ее за руку. Она была еще жива. Но искривленные губы уже посинели и покрылись розовой пеной. Из уголка рта быстро стекала тонкая струйка черной крови… Она узнала Владарада и благодарно сжала его руку, — она была еще в сознании.

— …Рад… неужели… конец… смерть… всем… всем… а коммунизм?.. Владарад… а коммунизм?!

Владарад, разрывая одежду и царапая ногтями тело, катался по земле и бился головой о стены.

В погребе раздавался сумасшедший хохот, стоны…

Раздался выстрел, второй…

Это военный застрелил профессора и еще кого-то, а сам, шатаясь, пошел к двери…

XX С «ПАКЕТОМ СПАСЕНИЯ»

Океан… Англия, Франция и Германия промелькнули далеко внизу пестрыми клочками страждущей земли…

Владимир и механик, товарищ Ридинг, с облегчением вздохнули, когда увидели под собой за кряжами гор обширную зеленую низину — польскую территорию. До СССР было уже недалеко.

Двое суток непрерывного полета окончательно истощили их силы. Голодные, больные, замерзшие, изнервничавшиеся, они лишь большим напряжением воли заставляли себя продолжать полет, не останавливаясь на отдых и не сбавляя скорости.

Военный застрелил профессора.

Ридинг, до крови закусив губы, смотрел все время прямо перед собой на регуляторы, стараясь, чтобы стрелка не падала ниже 12.000 метров высоты и держа скорость в 500 километров в час. Изредка он опасливо поглядывал на баки с бензином. Количество бензина ежеминутно уменьшалось, и теперь он плескался только на дне.

Еще час-два, — и баки опустеют.

Чем ближе они подлетали к границе, тем больше самолетов попадалось по пути. Враги стаями летели над польской территорией, направляясь в одну сторону — в СССР.

Аэропланы держались низко над землей, и товарищи могли следить за ними сверху.

Владимир внимательно разглядывал с высоты польские земли. Свист ветра и гудение пропеллера не позволяли разговаривать. Три дня путники молчали, только иногда обмениваясь возгласами. Но сейчас Владимир не вытерпел и, забыв, что половина его слов потеряется в свисте ветра, начал делиться с Ридингом своими наблюдениями: