Последний единорог

Единороги, конечно, сбили бы ее наземь, как Красный Бык растоптал Принца Лира, — они обезумели от свободы. Но Шмендрик заговорил, и они устремились влево и вправо от Молли, Лира и его самого, а некоторые даже перепрыгивали через их головы — так море разбивается о камень, а потом, вихрясь, смыкается вновь. Вокруг Молли со всех сторон тек и цвел свет, такой же невозможный, как подожженный снег, а тысячи раздвоенных копыт пели вокруг цимбалами. Она стояла очень тихо, ни плача и ни смеясь, ибо ее радость была слишком велика для того, чтобы ее могло понять тело.

— Посмотри наверх, — сказал Шмендрик. — Замок падает.

Она обернулась и увидела: башни тают, единороги вскакивают на утес и обтекают их со всех сторон, будто те и впрямь слеплены из песка, и теперь их затапливает море. Замок рушился огромными холодными шматами, которые становились тонкими и восковыми, едва начинали кружиться в воздухе на пути к полному исчезновению. Он крошился и испарялся беззвучно, после него не оставалось развалин — ни на земле, ни в воспоминаниях тех двоих, что смотрели на его падение. Минуту спустя они уже не могли вспомнить ни где он стоял, ни как он выглядел.

Король же Хаггард, который сам по себе был достаточно реален, падал вниз сквозь обломки своего расколдованного замка, будто нож, уроненный с облаков. Молли слышала, как он засмеялся, точно давно ожидал этого: немногое могло вообще когда–либо удивить Короля Хаггарда.

XIV

Как только море взяло обратно отпечатки их копыт, похожие на алмазы, не осталось больше ни единого знака того, что они здесь когда–то были, — как и следов замка Короля Хаггарда. Вот только единорогов Молли Грю помнила очень хорошо.

— Хорошо, что она ушла, не попрощавшись, — говорила она себе. — Я была бы глупой. Я через минуту вое равно буду глупой, но на самом деле лучше все–таки вот так. — И тут тепло шевельнулось у нее на щеке, солнечным зайчиком скользнуло в волосы. Она обернулась и обхватила руками шею единорога.

— О, ты осталась! — прошептала она. — Ты осталась! — Она уже собралась было стать совсем глупой и спросить: — А ты останешься еще? — Но единорог нежно ускользнула от нее и отошла туда, где лежал Принц Лир, и его темно–синие глаза уже начинали утрачивать свой цвет. Она встала над ним так же, как он чуть раньше охранял Леди Амальтею.

— Она может восстановить его, — мягко вымолвил Шмендрик. — Рог единорога — противоядие от самой смерти.

Молли пристально посмотрела на него, как уже давно не смотрела, и увидела, что он, наконец, пришел к своей силе и к своему началу. Она не смогла бы сказать, почему она это поняла, ведь вокруг его головы но пылало в этот миг никакой яркой славы, никаких узнаваемых знамений не случалось в его честь. Он оставался обычным Шмендриком–Волшебником — и все же она увидела его как будто впервые.

Долго единорог стояла над Принцем Лиром, прежде чем коснуться его рогом. Несмотря на то, что ее странствие завершилось радостью, в том, как она держала себя, виделась усталость, а в ее красоте — печаль, которой Молли никогда прежде не замечала. Ей вдруг показалалось, что печаль единорога была не по Лиру, но по той утраченной девушке, которую уже нельзя было вернуть, по Леди Амальтее, которая могла бы впредь счастливо жить со своим Принцем. Единорог склонила голову, и ее рог как взглядом скользнул по подбородку Лира — так же неуклюже, как первый поцелуй.

Он сел, моргая и улыбаясь чему–то очень давнему.

— Папа, — произнес он быстрым недоуменным голосом. — Папа, мне приснился сон. — Потом он увидел единорога и поднялся на ноги, и кровь на его лице засияла и зашевелилась снова. Он сказал: — Я был мертв.

Единорог еще раз коснулась его — над сердцем — и позволила своему рогу задержаться там чуть дольше. Оба они дрожали. Принц Лир вытянул к ней руки, как слова. Она ответила:

— Я помню тебя. Я помню.

— Когда я был мертв… — начал Принц Лир, но ее рядом уже не было. Ни один камень не громыхнул ей вслед, ни травинки не вырвалось из земли, когда она вспрыгнула на утес: она ушла легко, как тень птицы; и когда она оглянулась, согнув одну ногу и чуть приподняв раздвоенное копыто, и свет солнца заиграл на ее боках, и ее голова и шея показались до нелепости хрупкими под бременем рога, — тогда каждый из троих, оставшихся внизу, от боли воззвал ей вслед. Она отвернулась и пропала; но Молли Грю видела, что их голоса, как стрелы, попали точно в нее, и еще больше своего желания, чтобы единорог вернулась, она пожалела, что закричала ей вслед.

Принц Лир сказал:

— Как только я увидел ее, я понял, что был мертв. Так было и в тот, другой раз, когда я выглянул из башни своего отца и увидел ее. — Затем он взглянул вверх, и дыхание его затаилось. Это был единственный звук скорби по Королю Хаггарду, который издало какое бы то ни было живое существо. — Это я? — прощептал он. — В проклятье говорилось, что я стану тем, кто ниспровергнет замок, но я бы никогда этого не сделал. Это было для меня нехорошо — но нехорошо только потому, что я был не тем, кем он хотел, чтобы я был. Это я сделал так, что он пал?

Шмендрик ответил: