Последний единорог

Единорог и Красный Бык стояли друг против друга прямо в изгибе этого лука, и спина единорога была обращена к морю. Бык надвигался на нее медленно, не атакуя, а почти нежно прижимая ее к воде и ни разу не притронувшись к ней. Она ему не сопротивлялась. Ее рог был темен, голова опущена, и Бык сейчас был настолько же ее повелителем, насколько и на равнине Хагсгейта — еще до того, как она стала Леди Амальтеей. Это могло бы показаться той же самой безнадежной зарей, если бы не море.

Однако, она была не совсем еще побеждена. Она пятилась, пока одной задней ногой не вступила в воду. При этом она сразу же прыгнула сквозь тусклое марево Красного Быка и побежала прочь по пляжу — так быстро и легко, что ветер, поднятый ее бегом, сметал с песка следы ее копыт. Бык бросился за нею.

— Сделай что–нибудь, — сказал Шмендрику хриплый голос, как когда–то давно говорила ему Молли. За его спиной стоял Принц Лир — лицо в крови, глаза безумны. Сейчас он был похож на Короля Хаггарда. — Сделай что–нибудь. У тебя есть сила. Ты превратил ее в единорога — теперь сделай что–нибудь, чтобы спасти ее. Я убью тебя, если ты этого не сделаешь. — И он показал волшебнику свои руки.

— Я не могу, — спокойно ответил ему Шмендрик. — Даже вся магия в мире не может ей теперь помочь. Если она не вступит с ним в бой, она должна будет уйти в море вместе с остальными. Ни волшебство, ни убийство не помогут ей.

Молли слышала, как маленькие волны шлепают по песку — начинался прилив. В воде она не видела никаких ворочавшихся единорогов, хотя изо всех сил искала их глазами, желая, чтобы они там оказались. Что если уже слишком поздно? Что если они уплыли вместе с последней волной отлива — прочь, в глубочайшее море, куда корабли не заплывают из–за кракенов и змеев, обитающих в плавучих джунглях из обломков тысяч кораблекрушений, в которых запутываются и тонут даже морские чудовища? Она их тогда никогда не найдет. Останется ли она со мной?

— Зачем же тогда вообще волшебство? — дико вскричал Принц Лир. — Что пользы в колдовстве, если оно не может спасти единорога? — Он жестко стиснул плечо волшебника, чтобы не упасть самому.

Шмендрик не повернул головы. С оттенком грустной насмешки в голосе он произнес:

— Вот для этого как раз и существуют герои.

За огромностью Быка они не могли рассмотреть единорога, но та внезапно повернулась и понеслась по пляжу тем же самым путем им навстречу. Слепой и терпеливый, словно море, Красный Бык преследовал ее, и его копыта выдавливали во влажном песке огромные канавы. Дым и пламя, брызги и буря — они слились воедино, ни одна из стихий не брала верх, и Принц Лир с пониманием тихо проворчал что–то, а потом добавил:

— Да, конечно… Именно для этого и существуют герои. Сами по себе колдуны не могут ничего значить, потому и говорят, что ничто ничего не значит, но герои предназначены для того, чтобы умирать за единорогов. — Он отпустил плечо Шмендрика, улыбаясь самому себе.

— В твоей аргументации есть один коренной недостаток… — негодующе начал Шмендрик, но Принц так никогда и не услышал, в чем тот заключался. Единорог сверкнула мимо них — ее дыхание парило белым и голубым, а голова была вздернута как–то чересчур уж высоко, и Принц Лир, прыгнув, встал на пути Красного Быка. На какой–то миг он исчез полностью, точно перышко в пламени. Бык пробежал над ним и оставил его лежать на земле. Одна сторона его лица как–то слишком глубоко вжалась в песок, а одна нога три раза дернулась в воздухе, прежде чем замереть неподвижно.

Он пал без единого крика, и Шмендрик с Молли были равно поражены молчанием, как и он сам, но единорог обернулась. Красный Бык тоже остановился, когда остановилась она, и начал обходить ее с одной стороны, чтобы она снова оказалась между ним и морем. Пританцовывая, он возобновил свое сминающее наступление, но внимание, которое она уделила ему, было не большим, чем если б он оказался женихавшимся петушком. Она стояла без движения и смотрела только на изломанное тело Принца Лира.

Прилив уже, рокоча, наступал, и пляж убывал ломтиками, становясь все уже и уже. Волны с гребешками и барашками разливались в распластавшемся рассвете, но Молли по–прежнему не видела ни одного единорога, кроме своего. Над замком небо было алым, и Король Хаггард стоял на самой высокой башне так же черно и отчетлииво, как дерево зимой. Молли могла разглядеть прямой шрам его рта и ногти, темневшие, когда он крепче сжимал пальцами парапет. Но замок же не может пасть сейчас, думала она. Только Лир мог бы заставить его пасть.

Внезапно единорог закричала. Ее крик был вовсе не похож на трубный вызов, которым она впервые встретила Красного Быка, — то был уродливый, квакающий вой тоски, утраты и ярости, каких никогда не испускало ни одно бессмертное существо. Замок колыхнулся, и Король Хаггард попятился, закрывая одной рукой лицо. Красный Бык чуть помедлил, шевеля в песке ногами и в сомнении пригибаясь.