Последний единорог

Рев моря кипел у нее в голове вместе с пением Принца Лира и захлебывавшимся смертным воем человека по имени Рух. Серое лицо Короля Хаггарда молотом нависало над ней.

— Это должно быть именно так, я не могу ошибиться, — бормотал он. — Однако, у нее глаза так же глупы, как и у него. Как и любые другие глаза, никогда не видевшие единорогов, никогда не видевшие ничего, кроме самих себя в зеркале. Что это за обман, как это может быть? Теперь в ее глазах нет никаких зеленых листьев.

И тогда она закрыла глаза, но внутри они хранили больше, чем снаружи. Бронзовокрылая тварь с лицом ведьмы налетела, хохоча и лепеча что–то, и мотылек сложил крылышки для удара. Красный Бык молча шел сквозь лес, расталкивая голые ветви своими бледными рогами. Она знала, когда Король Хаггард ушел, но глаз не открывала.

Спустя много времени — или всего лишь немного погодя — за спиной она услышала голос волшебника:

— Будь спокойна, спокойна, все кончилось. — Она и не знала, что сама говорит что–то. — В море, — продолжал он, — в море… Что ж, слишком этому не огорчайся: я их тоже не видел — ни в этот раз,ни в какой другой, когда тоже стоял здесь и смотрел на прибой. Но их видел он — а если Хаггард что–то видит, значит, оно там есть. — Он засмеялся, и смех его был похож на топор, упавший на дерево. — Не расстраивайся. Это — ведьмовский замок, и пристально смотреть на вещи трудно, если живешь здесь. Недостаточно быть готовым увидеть — надо смотреть все время. — Он снова рассмеялся, но уже нежнее. — Ладно. Теперь мы их найдем. Пошли. Пойдем со мною.

Она повернулась к нему, шевеля губами, чтобы произнести слова, но слов не выходило. Волшебник изучал ее лицо своими зелеными глазами.

— Твое лицо влажно, — встревоженно произнес он. — Я надеюсь, что это брызги. Если ты стала достаточно человеком, чтобы плакать, то ни одна магия в мире… ох, это просто обязано быть брызгами. Пойдем со мной. Лучше, если б это оказалось брызгами.

XII

В большом зале замка Короля Хаггарда часы пробили шесть. На самом деле, было одиннадцать минут первого, но даже в полночь зал был лишь чуть–чуть темнее, чем в шесть или в полдень. Однако, те, кто жили в замке, определяли истинное время именно по оттенкам тьмы. Иногда в зале было холодно просто от недостатки тепла и мрачно от недостатка света. Тогда застоявшийся воздух был тих, а камни воняли стоячей водой просто потому, что не было окон, которые могли бы впустить внутрь немного стремительного ветра. Такое время называлось днем.

Но по ночам, подобно тому, как некоторые деревья весь день захватывают живительный свет оборотной стороной своих листочков и удерживают его еще очень долго после заката солнца, — так по ночам замок был заряжен тьмой, кишел тьмой, жил тьмой. В такое время для холода в большом зале была причина. В такое время маленькие звуки, что спали днем, просыпались и принимались топотать и царапаться в углах. Именно по ночам застарелый запах камней поднимался, казалось, из глубин, что залегали гораздо ниже пола.

— Зажги свет, — сказала Молли Грю. — Ну, пожалуйста, ты можешь сделать свет?

Шмендрик коротко бормотнул что–то профессиональное. В следующее мгновение не произошло ничего, но затем странная нездоровая яркость начала растекаться по полу, разбрасывая себя по всему залу тысячами разбегавшихся осколков, которые сияли и попискивали. Маленькие ночные зверюшки замка тлели светлячками. Они стремглав проносились по всем углам туда и сюда, взметая своим больным светом быстрые тени и делая тьму еще холоднее прежнего.

— Уж лучше бы ты этого не делал, — вздохнула Молли. — А ты можешь их снова выключить? Хотя бы тех, лиловых, с этими… кажется, ногами?

— Нет, не могу, — сердито ответил Шмендрик. — Тише. Где череп?

Леди Амальтея видела, как тот скалится со столба, лимонно–маленький в набегавших тенях и тусклый, как утренняя луна, но ничего не сказала. Она не говорила ничего с тех пор, как спустилась с башни.

— Вон он, — сказал волшебник. Он прошагал к черепу и долго вглядывался в его растрескавшиеся и крошившиеся глазницы, медленно кивая головой и урча себе под нос что–то торжественное. Молли Грю смотрела на него с прежним усердием, но не забывала частенько поглядывать и на Леди Амальтею. Наконец, Шмендрик вымолвил:

— Хорошо. Не стойте так близко.

— А что, в самом деле есть чары, которые могут заставить череп заговорить? — спросила Молли. Волшебник расправил пальцы и одарил ее легкой полуулыбкой знания:

— Есть чары, которые могут заставить говорить все что угодно. Колдуны–мастера были великими слушателями, и они придумали способы очаровывать все на свете, живое или мертвое, чтоб оно с ними разговаривало. Как раз в этом — вся сущность работы колдуна: в том, чтобы видеть, и в том, чтобы слышать. — Он глубоко вдохнул, вдруг отвернувшись от них и потирая руки. — Остальное — дело техники. Ну что ж. Начали.