Последний единорог

— Пал и вырубку на нее! — злобно прошептало оно. — Чертова древесина, проклятое хвойное, вероломное вечнозеленое, она тебя никогда не получит! Мы сгнием здесь вместе, и все деревья сохранят в памяти нашу трагедию!

Всем своим телом Шмендрик ощутил, как дерево вздымается, будто переполненная чувствами грудь, и испугался, что оно на самом деле треснет посередине от гнева. Веревки стягивались вокруг него все туже и туже, и ночь уже начинала краснеть и желтеть в его глазах. Он попытался объяснить дереву, что любовь щедра именно потому, что не может быть бессмертной, а потом пытался докричаться до Капитана Шалли — но смог испустить лишь тихий древесный треск.

Оно не желает мне зла, наконец подумал он и сдался на милость любви.

Потом веревки вдруг ослабли, он рванулся и упал на спину, пытаясь выпутаться. Над ним стояла единорог, темная, как кровь, когда темнеет в глазах. Единорог коснулась его своим рогом.

Когда он смог подняться, единорог повернулась и пошла прочь, и волшебник потрусил за ней, все еще побаиваясь дуба, хотя тот снова был неподвижен, как и любое другое дерево, никогда не знавшее любви. Небо оставалось по–прежнему черным, но эта тьма потихоньку становилась водянистой, и Шмендрик уже различат, как в ней плывет фиолетовая заря. Небо теплело, и в нем начинали таять твердые серебряные облака. Тени тускнели, звуки теряли форму, а формы пока не решили, чем они сегодня будут. Даже ветерок еще не был уверен в самом себе.

— Ты меня видела? — спросил он единорога. — Ты смотрела, ты видела, что я сделал?

— Да, — ответила та. — Это было настоящее чудо.

К Шмендрику вернулось ощущение утраты, холодное и горькое, как лезвие меча.

— Оно закончилось, — вымолвил он. — Я им владел — оно владело мной — но сейчас ушло. Я не мог его удержать. — Единорог перед ним парила тихим перышком.

Где–то совсем рядом раздался знакомый голос:

— Покидаешь нас так рано, колдун? Жалко будет, если люди с тобой не попрощаются.

Шмендрик обернулся и увидел прислонившуюся к дереву Молли Грю. Ее платье и грязные волосы были одинаково изодраны, босые ноги — до крови исцарапаны и покрыты какой–то лесной слизью. Она улыбнулась ему, точно летучая мышь:

— Сюрприз… Это Дева Мариан.

А потом она увидела единорога. Она не шевельнулась, не проронила ни звука, но ее рыжие глаза вдруг расширились от слез. Какой–то долгий миг она стояла неподвижно, затем зажала края подола в кулаки и искривила колени, полуприсев и дрожа от этого усилия. Ее лодыжки были скрещены, а глаза опущены книзу, но, несмотря на все это, Шмендрику понадобилось еще какое–то мгновение, чтобы понять, что Молли Грю делает реверанс.

Он расхохотался, а Молли подскочила, покраснев от корней волос до выреза платья.

— Где же ты была?! — вскрикнула она. — Черт побери, где же ты была? — Она шагнула навстречу Шмендрику, но глаза ее смотрели дальше, за него, на единорога.

Когда она попыталась пройти, волшебник преградил ей дорогу.

— Так не разговаривают, — сказал он, все еще не убедившись наверняка, признала ли Молли единорога. — Разве ты не знаешь, как себя вести, женщина? Реверансов тоже но делают.

Но Молли оттолкнула его и подошла к единорогу, браня ее, как будто та была простой заблудившейся коровой:

— Ну, где же тебя носило?

Перед этой белизной и сиянием рога женщина съежилась до зудения жучка, но на этот раз единорог опустила свои старые темные глаза к земле.

— Я здесь сейчас, — наконец, вымолвила она.

Молли засмеялась, но губы ее были недвижны:

— А что мне с того, что ты сейчас здесь? Где ты была двадцать лет назад, десять лет назад? Как ты смеешь, как ты смеешь приходить ко мне сейчас, когда я стала вот этим? — Взмахом руки она подвела себе итог: безжизненное лицо, опустошенные глаза, вопящее сердце. — Уж лучше б ты никогда не приходила, зачем ты пришла сейчас? — Слезы покатились вдоль ее носа.

Единорог ничего не ответила, а Шмендрик сказал:

— Она — последняя. Это последний единорог на свете.

— Конечно, — фыркнула Молли Грю. — Так и должно быть — последний единорог на свете приходит к Молли Грю. — Она протянула руку и положила ее единорогу на щеку, но обе они вздрогнули от соприкосновения, и рука соскользнула и замерла в каком–то быстром дрожащем местечке у горла. Молли вымолвила:

— Ладно. Я прощаю тебя.

— Единорогов не прощают. — У волшебника от ревности закружилась голова — и не сколько от этого прикосновения, сколько от того, что он почувствовал нечто вроде общего секрета, который зашевелился между Молли и единорогом. — Единороги — для начинаний, для невинности и чистоты, для новизны. Единороги — для молодых девушек.

Молли гладила горло единорога так нежно, словно была слепа. Она осушила свои чумазые слезы о ее белую гриву:

— Немного же ты знаешь о единорогах, — произнесла она.

Небо теперь стало нефритово–серым, а деревья, которые какое–то мгновение назад были просто нарисованы на темноте, стали настоящими и шипели в рассветном ветерке. Глядя на единорога, Шмендрик холодно вымолвил:

— Нам надо идти.

Молли быстро согласилась: