Последний аргиш

Подъем. Олени тревожно остановились. Небольшая канава. Тихо журчащий родник. Давно сюда никто не ходил. Я огляделся. Справа два рубленых дома давней постройки. Я вспомнил. В последнее лето жизни сенебата, когда люди стойбища еще кочевали на лоб, русские по всем большим тропам для охотников такие избушки ставили. Люди забыли лоб, я даже забыл, что здесь избушки были.

Из дома, в котором стекла в окнах целыми были, донесся голос, меня звали: «Дагай!» Затем стон, громкий кашель.

Я рванул дверь. На полу Чуй лежит. Руки ко рту прижаты, а меж пальцев кровь со слюной сочится. Несколько сотен беличьих шкурок в углу валяется.

Чуй умер по дороге на факторию. Все согласны были: он от болезни умер. Но по чумам ходили старики, нашептывали: «Зря на лоб ходил, сенебат его задрал». А кто-нибудь добавлял: «Сколько лет прошло, как сенебат помер, никак меньше семи? Говорят, след медведя видели».

А кто видел? Я один был на лбу, я не видел следа медведя. «Проклятое место — лоб. Чуй зря пошел. Мы не ходим, где мертвые!» — так многие говорили.

Я над ними посмеялся и всем сказал: «Летом избу подправлю и зимой там жить буду». Парни моих лет сказали: «Вместе пойдем!».

*

Летом мы вместе пошли, далеко пошли — на войну.

Пять лет я не был дома, видел много людей, большие города видел. Много городов в дыму и огне. Три раза мне раны лечили. Я воевал, парни наши воевали. Мало их вернулось. Наш народ небольшой, и все сильные мужчины на войну ушли. Мало вернулось, но кто пришел — с орденами, медалями пришли. Мы охотники.

Дальше Польши я…

Дагай резко махнул рукой:

— Сбился, не о том говорю. Я не пошел на лоб охотиться. Никто не пошел. Молодые на фронте, на стойбищах старики и бабы остались. Старики боялись, они в шаманов и духов еще верили. Железные печи прогорели, новых никто не делал — война. Как прежде, в чумах костры стали разводить. Казалось, старое возвращалось. Прошлое вновь над людьми нависло, и кто-то, желая жить не как все, вновь начал шаманить. Опять шаманы!

Нас, фронтовиков, мало было, но мы другими людьми стали, столько всего увидали, сколько старики и древние шаманы не видели. Никто не посмел шаманить, когда мы вернулись. Но за пять лет страх перед лбом возродился. Никто туда не ходил, боялись…

Наш хозяин Паша Зуев резко вставил:

— А ты не боишься? Переночуй там! Чего по другим местам шатаешься?!

Паша стоит какой-то взъерошенный, маленькие глаза испуганы.

Дагай равнодушно сосет пустую трубку и нехотя отвечает:

— И ночевал бы, да могила матери рядом. Мы на свои кладбища не ходим.

*

Дагай медленно поднялся. Паша остановил его:

— При чем здесь мать? Не обижайся. Я ваш обычай знаю, но ты ведь бойкий человек. Старовера Терентия с Имбака знаешь?

— Что же, знаю. Его небылицу о лбе расскажешь? — усмехнулся Дагай.

— Да, расскажу, — запальчиво ответил Паша и, обращаясь к нам, продолжал: — Как-то осенью Терентий очутился около лба. Поднялась метель. Он ехал на собаках. Подъехал к уцелевшей одной избушке, там думал переждать метель. Ночь наступила быстро. Окна были без стекол тогда. Скрипели половицы.

Устроился Терентий в маленькой комнате, отгороженной тонкими досками от большой. После полуночи скрипнула половица — «Наверное, собака», — подумал он. Затем кто-то затопал. Он вздрогнул; смотрит, все собаки около него, шерсть дыбом. За стеною голоса, звон подвесок — шаманы пришли…

Голос у Паши дрожит, переходит в шепот, а глаза совсем пропали, только изредка испуганно вытаращатся и спрячутся под веки.

— Терентий крикнул. За стеной: «ук-ук, ха-ха» — и громче подвески дзинькают. Шаги к его комнате приближаются, несколько шагов. Терентий вскочил и, не оглядываясь, бросился прочь из дому. Собаки за ним. С трудом запряг собак и в ночь, в метель, подальше от лба. Тридцать километров проехал, прежде чем на людей наткнулся. Заскочил к кому-то в чум, всех перепугал. Отдышался и все рассказал людям.

Паша замолчал. Я ловлю себя на том, что чему-то удивлялся во время рассказа. Удивляла искренность. Паша верил, что говорил правду. Неужели даже он верит всей этой чертовщине. Где мы? В каком оказались времени — в прошлом или настоящем?

— Дагай, ты слышал такой рассказ? — спросил я.

Дагай мрачно посмотрел на Пашу и, толкнув дверь, обронил:

— Слышал, но не верю. Такого не было. Павел тоже боится. Я вам говорил: страх Сосновый лоб прячет.

Стукнула дверь. Обиженный хозяин успел прокричать вслед Дагаю:

— Ты храбрый? Сам не очень-то туда пойдешь. Случай с Терентием три года назад был — все знают!

— И все верят Терентию? — быстро спросил я.

— Может быть, не все, но ни кеты, ни русские не ходят на лоб.

Где этот лоб? Кому-то надо идти туда, надо вернуть его людям. Чуй… Терентий… Найти Терентия, расспросить его? Без толку. Тайга знает первый рассказ, кто поверит другим словам?

И все-таки что-то нужно предпринять.

Кому-то надо идти. Может быть, нам?

*