Читаем Последний аргиш полностью

Последний аргиш

Он замолчал, вздохнул полной грудью, а я же слово в слово повторил его запев.

В дни, когда царица ночиЗемлю мраком покрывала,Освещал нам свет небесныйЗимний путь в тайге и тундре.Мои лебеди, летите,Мои песни, догонитеЛодку-птицу, в ней шаманыК небу путь свой направляют.Пусть теперь укажет небо,Где весной аргиш нам делать,Где богаты рыбой реки,Где здоровы люди будут.

Я снова повторил его слова.

Я не смотрел ему в глаза, я понимал, что делаю то, что хочу сам.

Голос сенебата звучит все громче и громче. Голос у него могучий. Он то взлетает к небу, то идет как ветер по земле. Сенебат поет красиво.

Он встает, ударяет по бубну, перекладывая из руки в руку, обносит вокруг себя колотушку и сам начинает кружиться по чуму, продолжая петь:

Мои лебеди, летитеИ меня с собой берите…Я лечу, лечу по небуНад дорогой через тундру —Тем путем аргиш нам делать.Вижу я двойные кедры,Бор сосновый, тундры кочки.Посредине тундры пихтаК небу тянется ветвями.

Я повторяю слова песни, и мне кажется, что ясно вижу дорогу, вижу этот путь.

Я знаю вокруг все тундры и не узнаю места, над которым лебеди несут сенебата.

Только в рассказе матери о тундре, что лежала на пути к Печальке, есть одинокая пихта. С тех пор как погиб отец, люди стойбища не кочуют на это озеро.

Неужели сенебат видит эту дорогу?

Я смотрю на наших людей. Они сидят, слушают. Они или не узнают, о чем поет сенебат, или ничего не боятся.

Я должен им сказать, я должен решиться.

Сенебат поет:Снова вижу я дорогу,Где еще в былые годыХосядам людей ловила,Где погиб брат Токуле.Той тропой мы не ходили…Было проклято то место,Но сейчас оно открытоДля людей, весной идущих.Лебеди над ним несутся,Радость слышу я в их крике.Мы туда свой путь направим,Нам никто не помешает!Если б мне тогда поверил,С нами был бы и Токуле!Лебеди мои, летите,Мою песню продолжайте.Неужели мне не хватит,Не останется дыханья,Чтобы все успеть сказать вам,Чтобы песню всю пропеть?

Сенебат замолк, глубоко вздохнул.

Сейчас, сейчас моя очередь подхватить его слова, подпеть ему. Я раскрываю рот, я пою, и голос мой звучит громко-громко.

Снова вижу я дорогу,Где еще в былые годыХосядам людей ловила,Где погиб брат Токуле.Той тропой мы не ходили…Было проклято то место…

Я повторял за сенебатом, но в песню вторгались иные слова:

Но сейчас оно открыто…Для людей, весной идущих…Лебеди над ним несутся,Слезы слышу я в их крике.Они видят ту дорогу,Токуле и рядом санку…К ездоку отец взывает,У него он помощь просит…Но смеется тот, кто рядом,Видя, как зыбун скрываетТокуле водою талой.Лишь рога оленьи видны…Не помог в несчастье брату!На смерть бросил человека!Это ты был — сенебат!

Я пел и не видел своих людей.

Я очнулся от крика, похожего на стон гагары.

Вскочил Чуй, стоял растерянный Кильда, а сенебат кружил по чуму, стараясь заглушить мою песню.

Люди не знали, что делать! Люди ждали… В их глазах загорался огонь мщения. Они тоже любили Токуле!

Чуй нашелся раньше других и крикнул:

— Так это правда, сенебат? Отвечай нам! Правда ли то, что видел Дагай в своей песне?

Сенебат молчал. Он не слушал ни криков, ни вопросов. Он еще верил в свою силу…

Сейчас, когда прошло так много лет, я могу понять, на что надеялся сенебат.

Всех подробностей того, что произошло, как я пропел свою песню, я не помню. Память сохранила лишь то, что тяжело вспоминать, но что забыть невозможно.

Я давно немолод. Теперь я многое знаю, но тогда я знал столько же, сколько знали Чуй, Кильда, сколько знали и сенебат, и моя мать.

Перейти на страницу: