Последние обряды (ЛП)

  Джон Харви

  Последние обряды

  Первая глава.

  Прошло двенадцать лет с тех пор, как она его видела. Не то чтобы она не хотела, не писала ему достаточно часто, по крайней мере, в первые дни, прося его передумать. Фезерстоун, Хаверигг, Уондсворт, Скрабы. Умоляю его, достаточно близко. Со временем он справится с этим, думала она, чувствуя то же, что и он.

  Сначала она все равно ездила, в дальние путешествия, иногда на машине, чаще на поезде. Не нарушать его слова, а только быть рядом, быть рядом с ним, разделять что-то из той же атмосферы, того же воздуха. Издалека она наблюдала за посетителями у ворот: жены, любовники, принарядившиеся, со специальной прической и обновленным макияжем; другие были обременены, обременены, тащили детей, которые прятались, сутулились и шаркали в обуви. Выходя, она смешалась бы с ними, если бы могла, выхватывала обрывки их разговоров для себя. Затем она внезапно перестала идти; вместо этого она писала ему регулярно, первого числа каждого месяца. Ее ритуал. Семейные сплетни, мелочи о детях. Она убедила себя, что не имеет значения, что он никогда не отвечал.

  Иногда вечером, когда она стояла наверху в одиночестве, глядя на крыши других домов, замечая, как свет падает на их края непосредственно перед тем, как упасть, она пыталась вспомнить, как он смотрел на нее, что-то яркое, вспыхивающее для миг в аспидно-серых глазах.

  Жизнь. После стольких ожиданий это вылетело из уст судьи почти до того, как она услышала или правильно поняла. Это слово: жизнь.

  Она все еще могла видеть лицо своей матери, тихий вздох боли, как будто воздух вырвался изнутри, бледная кожа сморщилась, погрузилась внутрь. Она снова почувствовала, как в ее венах поднимается собственная паника. Жизнь, так он сказал? Как будто давал, а не отнимал. Срок не менее двадцати пяти лет. Ей хотелось тогда крикнуть, повернуть все вспять, короткие дни суда, фотоматериалы, вещественное доказательство А, вещественное доказательство Б, подведение итогов. Начни снова. Нет: дальше, дальше назад.

  На мгновение, когда она прислонилась к тяжелым деревянным перилам галереи, он повернул к ней голову, наклонился вверх. И она прочла это на его лице, распределение вины. Именно в этот момент и затем офицеры с обеих сторон двигали его вперед и назад. Гнев, даже чувство вины — больше всего она чувствовала от него стыд. Не для себя или того, что он сделал, а для нее.

  Два

  Резник проснулся без четверти шесть, моргнул от света, который уже многообещающе просачивался сквозь занавески, и решил позволить себе еще пятнадцать минут. Переплевшись у изножья кровати, невозможно сказать, где кончается один и начинается другой, средняя пара его четырех кошек, Майлз и Пеппер, дышала как один. Бад, самый худощавый из странно усыновленного помета, лежал, почти не касаясь головой подушки Резника, прикрывая одной лапой глаза, и тихонько похрапывал. Диззи, пренебрегая удобствами домашней жизни, патрулировал соседские сады, выискивая из живой изгороди полевок, полевых мышей, птиц, изредка медлительную крысу, однажды молодую белку, несколько раз кролика. Трофеи, которые он протащит через кошачий люк и с должными церемониями уложит у ног Резника, с горящими глазами, гордо выгнув спину.

  Однако сегодня утром, когда Резник, наконец, проковылял босиком из спальни в душ, из душа в спальню, вниз по широкой лестнице в коридор и на кухню, не было тел, ожидающих его в засаде, ни мертвых, ни умирающих.

  Друг Резника, электрик, которого он знал по польскому клубу, установил на кухне второй комплект динамиков, и, наполнив чайник и включив в нем газ, Резник прошел в гостиную и вытащил старый альбом. с полки, шершавый винил, обложка с репродукцией картины Анри Руссо «Трапеза льва » — возможно, не совсем Диззи, этот большой кот, пожирающий свою добычу среди гигантских цветов, но достаточно близко, чтобы Резник мог видеть семью сходство.

  Это была пластинка Thelonious Monk Plays Duke Ellington, одно из первых произведений современного джаза, которое он когда-либо слышал или имел; этот странный звук фортепиано, столь знакомый сейчас, настойчивый, но отрывочный, Монк с красноречивой неуверенностью выслеживает мелодии Дьюка.

  Вернувшись на кухню, он открыл банку Choosy со вкусом курицы и разлил содержимое по четырем цветным тарелкам. Кофе в зернах он время от времени менял, его нынешним фаворитом была смесь French Roast и Mocha, купленная в Белом доме на Парламентской террасе. Он высыпал горсть блестящих зерен в руку, наслаждаясь сильным запахом, прежде чем пересыпать их в элегантную кофемолку Krups, которую Ханна купила ему на Рождество.

  Ханна; о, Ханна.

  Четырехкратный повтор трели из четырех нот, перетасовка кистей Кенни Кларка на малом барабане, и Монк весело поплыл в «I Let a Song Go Out of My Heart».