Последние Горбатовы

— Да, это человек интересный и удивительный, — ответил Владимир. — И сразу похоже на сказку, но уже не так это непонятно. Ему все очень удалось, да. Он застал ее одну, заговорил с нею, затронул в ней все, что в ней осталось неиспорченного и хорошего… Когда он выходит из своей странной холодности и отчужденности, когда начинает говорить с жаром, то всегда очень увлекателен. Он победил ее совсем, и естественно, что она решилась на такой, ну, скажем, мужественный поступок.

— Да, — перебила Груня с легкой усмешкой, — и появилась перед вами именно, как он заранее сказал, в одиннадцать часов?.. Володя, дорогой мой, милый, ты путаешь!

— Как путаю?

Но он уже и сам чувствовал, что его объяснения не совсем ясны. Однако что же ему было делать? Конечно, все это должно было произойти самым простым способом. Ведь не мог же он, в самом деле, предполагать, как, видимо, предполагала его тетка, что Николай Владимирович почерпнул в своей каббалистике или вынес из своего давнего путешествия в неведомые страны какую-то волшебную силу?!

Ведь он сам, Владимир, в годы детства и отрочества мечтал о разных волшебствах и верил в их существование. Но теперь не может же он верить разному вздору.

— Как путаю? — переспросил он Груню.

— А так, твой дядя подействовал на нее совсем иначе, чем ты думаешь.

— Да, каким-нибудь волшебством — так, что ли?

— Волшебством? Нет, но особенным способом… Он магнетизер, твой дядя… Магнетизер, да еще какой! Из твоего рассказа я вижу, что он знает очень многое такое, чего пока еще мало кто знает.

Владимир невольно заинтересовался и совсем оживился.

— Да ты-то откуда все это знаешь, Груня… и что ты такое знаешь?

— Знаю случайно и очень поражена тем, что мне пришлось видеть. Я много обо всем этом думала и думаю. И давно даже хотела поговорить с тобою… А тут вот твой дядя… Он, должно быть, интересный человек.

— Конечно, он интересен, как и всякий человек, живущий не как другие и что-то про себя таящий; но к нему никак не подступишься — он аскет, пустынник, хотя и живет с нами… его иногда по целым неделям никто не видит.

— Господи, как это интересно! — воскликнула Груня. — Ему бы в Париж к моему знакомому, Берто… Они бы хорошо поняли друг друга.

— Берто? Кто это такой?

— Это в Париже старичок такой, доктор… Прошлой зимою, после катастрофы с моим горлом, я приехала в Париж, и мне посоветовали к нему обратиться. И вот я с ним познакомилась. Он меня не вылечил, как тебе известно; но все же помог, облегчил, а главное, я с ним подружилась… Очень, очень интересный старичок, мы много вечеров провели вместе, и он почувствовал ко мне такую симпатию, что, несмотря на свою сдержанность, показал мне изумительные опыты, которые держал в секрете. Он магнетизер, был близок с известным бароном дю Потэ… Он уверял меня, что теперь не он один, что некоторые молодые французские ученые уже начинали заниматься этим.

— Чем этим?!

— А вот этим самым… это гипнотизм… новое слово… У Берто был, как он называл — sujet [68]: молодая девушка, Paulette, нервная, страдающая истерикой, сенситивная. Она живет у него в доме; он уверяет, и я ему верю, что она была почти безнадежно больна. Благодаря его лечению ей стало лучше. С нею он и делал опыты… Я сама видела, сама своими глазами… Позовет он ее в кабинет — она является, спрашивает, чего ему угодно… Берто подходит к ней, глядит ей пристально в глаза и вдруг повелительным голосом говорит: «Dormez!» [69]Впрочем, он не всегда глядит ей в глаза, иной раз заставляет ее смотреть на какой-нибудь блестящий предмет… и все же происходит то же самое. В одно мгновение с нею делается что-то непостижимое: глаза ее открыты, но совсем неподвижны. Ей поднимают, например, руку — и рука так и остается, ей придают какую угодно позу — и она остается неподвижная, как статуя. Но тут всего интереснее вот что: представь себе, например, подносят руку к губам — как будто она посылает воздушный поцелуй… И вдруг все лицо ее начинает улыбаться нежной улыбкой… сожмет ее руку в кулак, как будто она грозится, — и в лице сейчас делается выражение гнева и угрозы… Затем Берто закрывает ей глаза, берет иголку, начинает втыкать ей в руки. Она ничего не чувствует. Потом поколет он в одном месте — вдруг начинает сводить один палец, в другом месте — сводит другой. Но мне было противно глядеть на такие истязания…

— Все это, конечно, очень интересно, — перебил Владимир, — и может быть, очень важно, но какое же это имеет отношение к дяде Николаю, к его таинственным познаниям?