Последние дни Помпеи

Бедный старый раб, еще недавно только обращенный, не знал, какими доводами он мог бы просветить это мрачное и в то же время — такое прекрасное в своем заблуждении невежество. Ему хотелось бы броситься сыну на грудь, но он удержался от этого, а при новых попытках высказать ему свое осуждение — слезы заглушили его голос.

— Да, наконец, если твой Бог (ведь ты, кажется, допускаешь только одного Бога?), — начал опять Лидон, — если Он действительно — благая сила, как ты уверяешь, то Он знает, что именно твоя вера заставила меня принять то решение, которое ты осуждаешь.

— Каким это образом? что ты хочешь сказать? — удивленно спросил старик.

— Ты знаешь, — начал рассказывать сын, — что я ребенком еще был продан в рабство, и в Риме, по завещанию моего господина, у которого я имел счастие заслужить особое расположение, я получил свободу. Я поспешил в Помпею, чтобы увидеться с тобою. Здесь я нашел тебя, уже слабого и старого, во власти капризного хозяина. Ты незадолго принял новое учение и твое рабство стало тебе вдвойне больнее, потому что пропало сознание привычки, в силу которой выносятся иногда самые тяжелые вещи. Разве ты сам же не жаловался мне, что приходится исполнять иногда то, что тебе, как рабу, не было противно, а, как назарянину, отягчает совесть? Разве ты не вздыхал, рассказывая, какую душевную пытку ты переносишь, когда тебя заставляют оказывать почитание богам, от которых отвращается все твое существо? Понять твои мучения я не мог, но они разрывали мое сердце, потому что ведь я твой сын, и от жалости у меня только и мыслей было, как бы помочь тебе. И вот мне пришла в голову мысль: «у тебя нет денег, — сказал я сам себе, — но у тебя есть молодость и сила». Я пошел, справился о сумме, необходимой, чтобы выкупить тебя, и в то же время узнал, что обычная плата гладиатору за победу почти вдвое больше, чем нужно для этого. И я стал гладиатором! Я присоединился к этой шайке, выучился их ремеслу и благословляю ловкость, которую приобрел: она даст мне возможность освободить моего отца!

— Ах, если бы ты мог послушать Олинфа! — со вздохом сказал старый раб, все более восхищаясь самоотверженной любовью сына, но тем не менее по-прежнему будучи убежден в греховности его предприятия.

— Я готов слушать весь мир, но только тогда, когда ты уже не будешь рабом, — сказал с загоревшимся радостью взором гладиатор. — Под твоей собственной кровлей, отец, ты можешь тогда проповедовать этой тупой голове целые дни и ночи твою премудрость, если это доставляет тебе удовольствие. А уж какое местечко я выискал для тебя! Светлый домик, весь в зелени, на краю города, где ты можешь с утра до вечера сидеть на порожке и греться на солнце. Вино и масло я буду тогда продавать за тебя, сам буду то и другое делать, — все буду делать, чтоб только скрасить твою старость. Ах, как мы будем счастливы! И все это может доставить цена победы. Ну, так развеселись же, мой добрый старичок! А теперь мне надо идти, пора уже, наверно ланиста (учитель фехтования у гладиаторов) уже ждет меня. Благослови, отец!

Последние слова Лидон произнес, когда они уже вышли из своей комнатки и снова стояли внизу.

— Небо да благословит тебя, мой смелый сын. Всемогущий, читающий в сердцах человеческих, да взглянет милостиво на благородство твоего сердца и да простит его заблуждение! — воскликнул с горячей мольбой Медон.

Быстро зашагал молодой гладиатор по направлению к городу. Влажными от слез глазами следил за ним старый раб, пока он не скрылся за городской стеной. Тогда старик опустился опять на свое прежнее место и склонил свою седую голову. Он сидел спокоен и недвижим как изваяние, но кто мог бы изобразить его душевное волнение?!..

ГЛАВА IX. У колдуньи Везувия

Главк и Иона давно уже хотели осмотреть прелестно расположенные развалины одного храма, особенно привлекавшие их, как остаток греческого времени.

Сегодня они собрались поехать туда в сопровождении одной рабыни, чтоб заодно уже насладиться и свежим вечерним воздухом, особенно приятным после знойного дня. Быстро миновали они город и расстилавшуюся за ним равнину и начали подниматься между виноградниками и оливковыми рощицами по одному из склонов Везувия. Дорога была неровная и подъем трудный, так что постоянно приходилось подгонять мулов. Склонявшееся уже к закату солнце бросало длинные тени на гору, где вился, переплетаясь с дерева на дерево, виноград и просвечивали его красноватые гроздья, а на зеленых лужайках паслись стада коз с шелковистою шерстью и длинными кривыми рогами.

Местами дорога проходила близ расселины скалы, тогда взоры путников спешили отвернуться от зияющей бездны, чтоб полюбоваться ясным небом, с легкими, медленно плывущими по нему облачками, или сверкающим морем, с его дивными переливами цветов.