Последняя из Лунных Дев

«Базилик… Для заживления трещин.

Дорогая моя Лиззи,

Из всех наставлений, что я записала в этой книге, это, разумеется, тебе тяжелее всего будет читать. Ты всегда была из тех, кто скрывает раны, тихонько пережевывая свою боль, пока из нее не выйдет весь вкус, да и потом продолжая в себе это перемалывать. Однако бывают раны, которые гораздо опаснее и разрушительнее других. Такие, что разъедают самую кость, невидимо взору гноясь, подпитываясь гневом и ненавистью, пока не остается ничего, что можно скрепить воедино. И в итоге ты сама превращаешься в эту рану, а рана становится тобой.

Однако исцеление возможно — надо лишь позволить ему произойти. И это время пришло, моя девочка.

Долгие годы я наблюдала, как ты нянчишься с возникшей между тобой и матерью трещиной — как ты подпитываешь ее, поливаешь, помогаешь ей укрепляться и расти. А потом, когда Ранна исчезла — и из-за того, как именно она исчезла, — эта трещина между вами стала еще глубже. С ее стороны это было предательством. Актом окончательного отказа. И тебя это глубоко ранило. Потому что ты не ожидала, что она способна причинить тебе боль сильнее прежней.

Поверь мне, я понимаю, о чем говорю. Ни одна трещина в мире не пролегает так глубоко, как между матерью и дочерью. Но и через самые широкие пропасти можно проложить мосты, даже если строить их придется лишь из раздробленных кусков.

Возможно, сейчас тебе в это трудно поверить, однако все же придет время, когда ты захочешь построить такой мост, когда у тебя самой возникнет в нем нужда. Это будет, конечно, не просто, и, насколько я знаю тебя, ты будешь противиться этому изо всех сил. Порой нам бывает трудно простить кого-то просто потому, что мы не научились прощать самих себя. Я не могу тебе объяснить, как это сделать. Но точно могу сказать одно: осуждение не дарует покоя. И мы должны уметь отказаться от обвинений и быть свободными.

Твоя мать всегда сильно отличалась и от меня, и от тебя. Да и от всех, пожалуй, Лунных Дев. Я совершенно оказалась не готова ни к ее угрюмой замкнутости, ни к внезапным диким выходкам. Я все задавалась вопросом: не моя ли в том вина? Не может ли состояние несчастья передаваться ребенку при рождении, как, например, голубизна глаз или сердечный порок? В ней всегда жил на редкость мятежный дух, и в то же время она была очень тонкой и чувствительной натурой. Однажды она заявила мне о своем ясновидении. Ранна никогда не говорила, что именно она видит, а потому я не могла убедиться, правда ли это. Однако бывало, она по несколько суток не спала и все бродила по дому, точно привидение. И когда на нее это находило, я просто не знала, что с ней делать. А потом она выбиралась из этого состояния — и вновь словно катилась под уклон, выставляя себя далеко не лучшим образом на людях, как будто так выплескивала гнев и возмущение, бунтуя против всего мира. И я опять не знала, что мне с ней делать.

С тобой мне было гораздо легче. Впрочем, материнство и не должно быть легким. Оно расширяет, делает объемнее нашу душу — и Ранне со мной это удалось. И, прежде чем все закончится, я подозреваю, она сумеет расширить душу и тебе. Впусти ее. Помоги ей найти дорогу назад, если у нее возникла в этом потребность. Может быть, она поможет тебе сделать то же самое.

А.»