Последняя девственница королевства

Корональ видел его только однажды. Ловцы и Пустотники привели его, напуганного и взъерошенного, к трону старца, и тот проснулся лишь на несколько минут. Его старые, почти слепые глаза несколько раз мигнули, сухие морщинистые губы растянулись в улыбке.

— Какой молодой и дерзкий, — проскрипел старик, но в его устах эти слова прозвучали как похвала. Тяжелая золотая корона, потемневшая от времени, клонила его голову, исхудавшие руки приглаживали бороду, и Понтифик наклонился вперед, желая рассмотреть Эллиана как следует.

— Он последний, Ваша Мудрость, — прошелестел Пустотник, приведший Эллиана. — Последний Водный маг.

— Сверкает, как бриллиант чистой воды! — произнес Понтифик. Его дыхание было тяжелым, в старой груди что-то хрипело и булькало, словно старик был смертельно болен, и Эллиан, как бы ни был испуган, подумал — а старик вот-вот умрет. Жаль его. Тяжело ему. И еще подумал — понтифик явно не в своем уме. Грязный мальчишка в нищенской драной одежде — это сверкание бриллиантов?! — Ну что, мальчик мой… власть — это тяжкое бремя. Выдержат ли его твои хрупкие плечи?

Эллиан просто дышать перестал, увидев, что предлагает ему Понтифик.

Ему, пережившему войну меж домами, ему — нищему и полуголодному, ему — у которого и приличной пары обуви не было, — на бархатной подушке подносили корону Короналя.

Первой его мыслью было — да, победа, ура! Его грязные руки потянулись к корне, но в следующий миг отдернулись, и Эллиан, нервно сглотнув, глянул на Понтифика.

— Что я должен буду делать? — произнес он.

Это не было торговлей. Он сам почувствовал, как Понтифик читает его душу, как раскрытую книгу и видит, что Эллиан действительно примеряет на себя обязанности и соображает, а сможет ли он их выполнить.

Понтифик усмехнулся.

— Ты умный мальчик, — произнес он с трудом. — Ты понимаешь все правильно. Нельзя хватать ту вещь, которую не сможешь поднять. Но тебе она будет под силу как никому другому. Ты самый сильный. Если не вынесешь ты, то кто же тогда?..

Эллиан снова взглянул на корону. Его ладони осторожно обняли золотой обруч, Эллиан поднял его и положил себе на волосы. Поверх гари войны. Поверх прожженной и грязной синей ленты.

— Я принимаю корону, — пересохшими от волнения губами прошептал он.

Тогда же он станцевал свой первый Танец. Со старой магичкой, которая была так смела и благородна, что готова была пожертвовать своей жизнью, чтобы помочь юному Короналю взойти на трон, исполнив его обязанности.

Первый Танец был ритуалом посвящения. Никто не умел его танцевать так, как должно, и Эллиан исключением не был. Но он не выпустил свою партнершу, когда было очень сложно. Один из немногих Короналей, среди которых были и храбрецы, и силачи, он сумел сохранить ее жизнь.

— …Ты изменился, мой мальчик. Теперь ты красив, носишь шелковые одежды… Ты стал избалованным и капризным.

Корональ сам не заметил, как вылил всю, до капли магию, помешивая зеркальную муть, и оттуда, из зеркала, на него глянули старые, уставшие глаза Понтифика.

— Зачем ты меня тревожишь? — казалось, Понтифик поддразнивает юного Короналя. Эллиан сурово сдвинул брови, сжал кулаки.

— Я стал капризен? — переспросил он яростно. — А может, это ты стал слеп и равнодушен, Мудрейший?!

Понтифик тихо рассмеялся; то, что сейчас говорил Эллиан, было неслыханной дерзостью. Ни один Корональ не осмелился бы это сказать, боясь потерять корону и власть, и уж тем более на это не отважился бы простой смертный, боясь потерять жизнь.

— Где твоя корона, мальчик мой? — поинтересовался Понтифик. Корональ оглядел зеркало; как бы много магии он туда не влил, а светлое пятно, в котором виднелось лицо Понтифика, стремительно уменьшалось, и Корональ понял, что спрашивать нужно только о самом важном. Буквально один вопрос. А хотелось поговорить долго, расспросить обо многом!

И о Прекрасной с той девчонкой, которую утащил Пустотник — в том числе. Что-то не давало покоя Эллиану, что-то беспокоило его. Ему отчего-то казалось, что он выпускает из своих рук свое счастье, но выбор был очень трудным: либо своя выгода, либо государственные интересы. И Эллиан, чуть не до крови закусив губу, выбрал не себя. Не свое счастье.

— Я не ношу ее, Отец, — грубовато ответил Эллиан. — С меня достаточно ленты — чтобы я никогда не забывал о том, кем я рожден, откуда вышел. Но я заплатил дорогую цену не для того, чтобы обсуждать свои личные проблемы. В шелках или без них — я тот, кто и прежде. Я не перестану их носить, как бы ты меня не стыдил. Меня делают мои поступки. И вот сегодня отдал тебе все, что у меня было, всю до капли магию, чтобы сказать тебе в лицо — твои слуги, Пустотники, слишком много позволяют себе!

— Пустотники? — голос Понтифика стихал, и Корональ заторопился, стараясь высказать свою мысль как можно более сжато.