Последнее время

Вороны торжествующе заорали, резко и громко – так, что Вайговат вздрогнул, а остальные птицы добавили надрыва, – и уронили веские блямбы помета. Не прицельно, правда, и подальше от строгов, Озей и не заметил бы, кабы не смотрел в небо. Не вконец, значит, понимание потеряли.

Арвуй-кугыза тоже заметил. Он сморщился от гвалта и повел рукой. Птицы не угомонились. Арвуй-кугыза поднял брови и поглядел на воронов. Один чуть ухнул вниз, но тут же выправился и продолжил кружение. Хотя бы молча.

– Тоже признак, – отметил Арвуй-кугыза в бороду.

– Может, с тобой не так, – предположил Вайговат.

Арвуй-кугыза повернулся к Вайговату. Вайговат медленно, явно через силу, встал и заныл. Громко, некрасиво, но очень в лад птицам, будто опытный напевщик. Слуха у него сроду не водилось. Не переставая ныть, Вайговат присел и с такой же натугой кувыркнулся через голову. Лицо у него стало багровым.

– Может, и со мной, – согласился Арвуй-кугыза и повел рукой.

Вайговат резко замолчал, вернулся на свое место и сел, не глядя ни на кого. На него тоже никто не смотрел. И на Арвуй-кугызу.

Зачем он так, подумал Озей.

Юкий откашлялся и сказал:

– Арвуй-кугыза…

Арвуй-кугыза встал, сделал шаг к Вайговату и вдруг, согнувшись, кувыркнулся – разок ловко, второй – разбросавшись. Это было дико и неожиданно, в том числе и потому, что Арвуй-кугыза хоть и жил второй день молодым крепким мужем, вел себя по-прежнему как старец, размеренно и сторожко, и резких движений не делал – по сию самую пору. Оказывается, мог.

Он быстро, но всё так же неловко и излишне двигаясь, будто очень сильный вязальщик, заплетающий первую косу пятилетней дочке, собрался, привстал, согнал улыбку с пугающе молодого лица и сказал очень серьезно:

– Вайговат, прости. Кровь кипит, мозг топит, никак не привыкну, глупости творю. Хочешь, спою? Или что угодно сделаю?

Вайговат мотнул головой. Вид у него был расстроенным. Арвуй-кугыза тоже откровенно расстроился оттого, что никто вокруг не приветствовал его кувыркание. Даже птицы не притихли. А неделю назад, наверное, в морок попадали бы, подумал Озей, подозревая, что ему тут стыднее всех. Арвуй-кугыза стоял на коленях вплотную к нему, и испуганно подобранные под себя ноги не помогали: отодвигаться на цельновыращенных лавках было невозможно.

Арвуй-кугыза проговорил:

– Когда решишь, как меня наказать, наказывай, откроюсь. Ну или что хочешь требуй, твое право.

Он встал, причем начал движение осторожно, а выпрямился уже уверенней, так же уверенно вернулся к своему месту, но не сел, а застыл, изучая лавку, самую короткую и массивную на поляне. И самую древнюю. Седовато-пегие складки коры чуть пошевеливали на незаметном ветру прозрачными отслоившимися нитями и чешуйками, а корни, не говоря о седалищной части, были вытерты местами до желтого масляного блеска.

Арвуй-кугыза нерешительно оглянулся на Круг. С соседней лавки вскочил Юкий, но больше ничего сделать не успел. Арвуй-кугыза тронул коленом лавку – и она опала, будто слепленная из золы.

И сразу замолчали птицы.

В страшной тишине Арвуй-кугыза вздохнул, а Юкий произнес:

– Так.

Пнул основание своей лавки и сказал:

– Мурыш, собирай деревщиков. Надо быстро прикидывать, какие крыши нам служить будут, если все выращенное вот так рухнет.

Мурыш кивнул. Арвуй-кугыза спросил, не поднимая головы:

– Так и не веришь?

– Очень не хочется, – признался Юкий, тоже уставившись на незаметную в траве пыль, только что бывшую прочной, каменной твердости и лютой древности лавкой, которую вырастил позапрошлый Арвуй-кугыза сотни лет назад. – А надо. Воистину, конец обету.

Арвуй-кугыза, распрямляясь, повернулся к Кругу и громко сказал:

– Я надеялся, что неправильно вижу и слышу, но надеялся зря. Боги мертвы, земля глуха. Она снимает с себя данный нам обет защиты и обеспечения. Потому ли, что мы нарушили свой обет защиты и ухода. Потому ли, что Чепи и Позаная не уберегли, а через них впустили в лес и мир негасимый пожар. Потому ли, что просто надоели. Старцы. Или юл-мары. Или все мары. Или все люди. Или все люди и боги. Никто уже не скажет. Боги не скажут, они мертвы, земля не скажет – она не говорит, и если научится, то не ради нас. Мы ей не нужны. Я уж точно, судя по этому.

Он показал на пыль в траве.

Небо пронзительно крикнуло. Озей вздрогнул и посмотрел вслед воронам. Они так же слаженно разлетались в стороны, вверх и вниз по течению Юла.

– И что делать? – растерянно спросил Вайговат.

Озей впервые в жизни почувствовал, что любит и жалеет его больше, чем себя, которого терзал тот же вопрос, как и всех, очевидно, но посмел задать его – по глупости и наивности – один Вайговат.

– Придумывать, – отрезал Юкий. – Для этого и собрались. Не к этому готовились, но раз уж поняли… Мы мары, эта земля…

Он помолчал и продолжил обыкновенным голосом:

– Пусть земля не наша, пусть боги мертвы. Но наши предки с миром договорились, и нам придется. И Арвуй-кугыза с нами – не зря же его боги вернули, молодым к тому же.