Последнее танго

Ты никогда не демонстрировал свои таланты и знания, может, поэтому тебя с такой легкостью записали в исполнители «глупых песенок». Да, были у тебя такие. Но как здорово ты их представлял! С годами ты понял, что репертуар надо всерьез менять, но не форсировал, а делал это очень аккуратно. Вкус на мелодию, стихи у тебя был идеальный. Ты безошибочно угадывал песню, которая станет любимой всеми. И к текстам стал бережнее относиться, осознал, что самые трогательные слова и красивая мелодия могут не иметь успеха, если аккомпанемент плохонький и аранжировка бедненькая. В поэзии ты не был случайным прохожим. Когда строчки тебе на душу ложились, ты говорил: «Вот оно, НАСТОЯЩЕЕ!!!» И очень огорчался, что тебе самому не хватает слов выразить свои чувства.

В девятнадцать лет я знала только поэтов и писателей, разрешенных школьной программой. В музыке я была несколько образованнее, там запретов меньше было. И вот встреча с тобой. Каждый день с той поры – открытие. Меня поразила твоя библиотека, нотные сборники и, конечно, твое чтение стихов – об авторах некоторых из них я даже не слышала. Представляешь, тогда в своей одиночке я вспомнила многие из них.

Надсона:

Мой Бог – Бог страждущих,

Бог, обагренный кровью,

Бог-человек и брат с небесною душой.

И пред страданием и чистою любовью

Склоняюсь я с моей горячею мольбой!

Его же:

… с чела ее сорвали

И растоптали в прах роскошные цветы.

И темным облаком сомнений и печали

Покрылись девственно прекрасные черты.

Бунина:

Еще чернеют чащи бора;

Еще в тени его сырой,

Как зеркала, стоят озера

И дышат свежестью ночной.

Еще в синеющих долинах

Плывут туманы… Но смотри:

Уже горят на горных льдинах

Лучи огнистые зари!

Кузмина:

Но если ангел скорбно склонится,

Заплакав: «Это навсегда!» —

Пусть упадет, как беззаконница,

Меня водившая звезда.

Потом забылось все: и авторы, и стихи. А в последние годы нахлынуло, захотелось отыскать, перечитать. Я приобрела новые издания стихов Кузмина, рассказов Куприна и Бунина. Беру их в руки, а вижу те, оставшиеся в Бухаресте. Кожаный переплет с тиснением, кожаные уголки. Постепенно я вновь обретала, то, что было у нас с тобой в той счастливой жизни. У Михаила Кузмина я нашла стихотворение, которое ты мне читал в вечер перед нашей первой Пасхой:

На полях черно и плоско.

Вновь я Божий и ничей!

Завтра Пасха, запах воска,

Запах теплых куличей.

Прежде жизнь моя текла так

Светлой сменой точных дней,

А теперь один остаток

Как-то радостно больней.

…В этой жизни Божья ласка

Словно вышивка видна,

А теперь ты, Пасха, Пасха,

Нам осталася одна.

Уж ее не позабудешь,

Как умом ты ни мудри.

Сердце теплое остудишь —

Разогреют звонари.

И поют, светлы, не строги:

Дили-бом, дили-бом-бом!

Ты запутался в дороге,

Так вернись в родимый дом.

Когда ты читал стихи, иногда подглядывал в книжку или тетрадку. А вот князь Романов декламировал по памяти, без шпаргалок. Ты часто просил его почитать Пушкина, которого Константин Константинович знал почти всего наизусть. При этом ты с удовольствием некоторые декламировал с ним. Сам ты называл это «подпевать».

Ты открывал мне новый мир. Однажды, помнишь, я очень обиделась, когда ты мне сказал, что был влюблен и остаешься поклонником какой-то скрипачки Лоран. Я о ней ничего не знала. Ты стал рассказывать и твои глаза так блестели. Я, конечно, губы надула, а ты засмеялся и еще больше подлил масла в огонь, который во мне бушевал. Ты признался, что встречался с ней только один раз, что даже к руке ее не смог прикоснуться, когда вас познакомили, что у нее руки ангела. Ты нашел ее пластинку у себя на полке и поставил мне. А я от ревности так и не смогла признать талант той красивой женщины. Ты тогда меня пожурил: «Девонька, ты можешь стать профессиональным музыкантом, но никогда не будешь играть с душой, если не научишься слышать других музыкантов. Лоран – прекрасная скрипачка!». Я запомнила твои слова, я запомнила это имя, но Лоран так и не послушала, очень сожалею.