Последнее песнопение

Но несмотря на столь выразительно обрисованное Милном «несходство», Саки несомненно оказал влияние на «всех тех», среди которых оказываются и сам Милн, и Вудхауз со своими обязательными грелками, и — в наибольшей степени — незабвенный творец «Мерзкой плоти».

Ивлин Во, к авторитету которого мы уже обращались, восхищенный рассказами Саки, так писал в 1946 году: «Остроумие непрерывное, почти неиссякаемое… Саки достиг невероятной изобретательности в ограничении себя самым банальным материалом в его самом банальном проявлении, избегая любых эксцентричных персонажей, которые с такой легкостью появляются у английских юмористов»^[2].

Может показаться на первый взгляд, что два влиятельных писателя противоречат друг другу. Но это не так. Персонажи Саки, наделенные экзотическими именами, совершено лишены эксцентричности. Они действительно банальны, если не безлики. Они произносят нелепости, их поступки несуразны, и вся предстающая перед читателем картина граничит, кажется, с абсурдом. Но только — граничит! Нонсенс? (Саки ценил Кэрролла.) Его замысел не лишен сарказма, интонация не лишена иронии, стиль — гротеска: именно в этих пределах расположилась «литературная полутень» Саки, отчего минорное определение Во «литературной полутени» как признака полузабвения приобретает и второй смысл — жанрового определения. И в этом значении она не сгущается, она просто становится резче.

В рассказе «Последнее песнопение» — та же полутень, та же размытая шкала, и действуют тот же Кловис и тот же Берти ван Тан, они и ведут себя так же, как в других рассказах. Вот только Кловис, а вместе с ним и Саки, пробуют себя еще и в стихосложении^[3]. Получается явная, узнаваемая, но… «почти» пародия на Киплинга. И весь текст рассказа — на границе этого жанра.

Половина лица на портрете Саки полускрыта тенью, на лице писателя улыбка, почти саркастичная, почти насмешливая, во всяком случае, не лишенная иронии. Трудно назвать его юмористом, столь же трудно, как подобрать другое определение. Саки, заполнивший лакуну между Оскаром Уайльдом 1890-х и Ивлином Во 1920-х, юморист ли он?

«…большую часть дня пролежал у себя в каюте, читая Саки»^[4], — записал Во в дневнике… Мечта? Для ее исполнения необходимо совсем немного — уютная каюта и двухтомник Саки в русском переводе…

* * *

Кловис расположился в самом жарком месте турецких бань, он то застывал погруженный в глубокое раздумье, то вдруг что-то стремительно записывал авторучкой в записной книжке.

— Только не прерывайте меня своим детским лепетом, — сказал он, заметив, что Берти ван Тан осторожно, словно нехотя, но явно настроившись на беседу, присаживается по соседству, — я пишу бессмертное стихотворение.

Берти заинтересовался.

— Могу представить, какой находкой вы оказались бы для портретистов, если бы добились известности как поэт. Они могли бы выставить ваш портрет в Академии под названием «Кловис Санграаль, эсквайр, за работой над своим последним стихотворением», а если бы вам не удалось добиться успеха, они назвали бы его «Этюд в стиле ню, или Орфей, спустившийся на Джермин-стрит^[5]». Ведь они постоянно жалуются, что современная одежда им дается с трудом, тогда как полотенце и авторучка…

— Миссис Пэклтайд убедила меня, что я смогу это написать, — сказал Кловис, игнорируя обходные пути к славе, которые предлагал ему Берти ван Тан. — Видите ли, Лууна Бимбертон отдала свою «Коронационную оду» в «Новую колыбель», газетенку, которая была создана лишь для того, чтобы доказать, что «Новый век» — издание устаревшее и погрязшее в косности. «Как это мудро с вашей стороны, дорогая Лууна, — сказала ей Пэклтайд, прочитав „Коронационную оду“, — разумеется, любой может написать „Коронационную оду“, только еще никто не догадался этого сделать». Лууна ей возразила, что писать подобные вещи не так-то просто и дала нам понять, что это достойны сделать лишь очень немногие и очень одаренные люди. Должен сказать, миссис Пэклтайд в последнее время ко мне весьма расположена. Она для меня — своего рода скорая финансовая помощь, и это, знаете ли, очень меня выручает, когда я оказываюсь в затруднительном положении, что со мной частенько случается. К тому же я не выношу Лууну Бимбертон. Так что я вмешался в их разговор и сказал, что подобного вздора могу написать сколько угодно, стоит мне только направить свое воображение в надлежащее русло. Лууна сказала, что у меня ничего не выйдет, и тогда мы заключили пари, и, если говорить откровенно, в выигрыше я нисколько не сомневаюсь. Одно из условий пари — стихотворение должно быть опубликовано. Местные газеты исключаются. Но, насколько мне известно, миссис Пэклтайд каким-то образом сумела расположить к себе редактора «Заядлого курильщика», так что, если я напишу что-нибудь, не уступающее по уровню обыкновенной оде, все должно быть в порядке. Пока же дела мои продвигаются настолько успешно, что, боюсь, я могу оказаться среди тех самых очень немногих и очень одаренных людей.

— Поздновато для «Коронационной оды»^[6], вы не находите? — сказал Берти.