Последнее песнопение

Annotation

В рубрике «Ничего смешного» — «Последнее песнопение», рассказ английского писателя Саки (1870–1916), которым восхищались, среди прочих, такие авторы как Ивлин Во и Алан Милн. Перевод и вступление Михаила Матвеева, математика и переводчика.

Иностранная литература, 2016 № 07

Саки

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

Саки

Последнее песнопение

Рассказ из книги «Хроники Кловиса»

В понедельник 18 марта 1946 года Ивлин Во записал в своем дневнике: «Сочинил неплохое крохотное предисловие к „Непереносимому Бассингтону“ Саки»^[1]. Ивлину Во мы можем только позавидовать. Он обладал огромным перед нами преимуществом: он писал о своем соотечественнике и писал в середине XX века, когда Саки, к великому сожалению Во, уже «находился в своего рода литературной полутени», к тому же Во писал предисловие к роману, в значительной степени автобиографическому, тогда как нам предстоит — в XXI веке, когда «литературная полутень» еще больше сгустилась, — написать по возможности «неплохое крохотное предисловие» к одному-единственному рассказу, публикуемому ниже, столь необычного писателя.

Рассеять сгустившуюся литературную полутень нам вряд ли удастся, но высветить и увидеть некоторые ее очертания стоит попробовать.

Пуля немецкого снайпера оборвала жизнь младшего сержанта британской армии Гектора Хью Манро 14 ноября 1916 года и — одновременно — литературную карьеру писателя и журналиста, пишущего под несколько странным псевдонимом Саки, не позволив ему присоединиться к потерянному поколению английских литераторов.

Манро родился в Бирме 18 декабря 1870 года в семье полковника Чарльза Августа Манро, главного инспектора бирманской полиции, и Мэри Фрэнсис Манро. В возрасте двух лет Гектор был отправлен в Англию на попечение двух его теток и бабушки. Образование Гектор получил в привилегированных школах — сначала в Эксмуте, а затем в Бедфорде. В 1893 году он вернулся в Бирму и стал, пойдя по стопам отца, полицейским чиновником. Но тяжелые приступы тропической лихорадки не позволили ему продолжить полицейскую карьеру, и в 1896 году Манро вернулся в Лондон, где посвятил себя журналистской и, позднее, писательской деятельности. Свой псевдоним — Саки — он, вероятно, нашел у Омара Хайама, где саки — виночерпий, кравчий.

Долгое время, будучи корреспондентом «Морнинг пост», Манро провел на Балканах, в Варшаве и России. В России он прожил три года и выучил русский язык. Одна из его первых книг — историко-политическое сочинение «Становление Российской империи» (1900) выглядит довольно неожиданной для журналиста, и впоследствии он уже не писал столь монументальных трудов. Впечатления же от жизни в России послужат фоном для его рассказов, позднее составивших сборник «Реджинальд в России» (1910), продолживший его первый цикл рассказов о Реджинальде (1904). Именно короткие, несколько мрачные, парадоксальные рассказы принесли ему наибольшую популярность и признание. Следующий сборник «Хроники Кловиса» вышел в 1911 году, предисловие к нему написал небезызвестный Алан Милн.

К авторитету Алана Милна мы не можем не обратиться.

Есть замечательные вещи, рассуждает Милн, которыми хочется поделиться со всем миром. И есть столь же замечательные вещи, о которых предпочитаешь умолчать, оставив их исключительно для внутреннего пользования. Тайну любимого ресторана мы храним свято, посвящая в нее лишь немногих, а вот верным рецептом от морской болезни делимся со всяким, кто решился пересечь хотя бы Серпентайн. Есть нежно любимые книги, о которых мы болтаем за ужином, настоятельно требуя, чтобы наша спутница разделила наше восхищение; и есть книги, столь же дорогие для нас, о которых мы никому не говорим, опасаясь, как бы похвала других не преуменьшила нашу славу первооткрывателя. Книги Саки, полагает Милн, именно такого рода.

«Одним словом, я его открыл, — пишет Милн, — и только с немногими избранными могу о нем поговорить. Странным, экзотическим созданием этот Саки представляется нам, всем тем, кто пытался сделать вроде бы то же самое. Но мы были столь глубоко погружены в окружающую нас действительность, а он был столь пугающе космополитичен. Мы развлекали читателя запонками для воротничка и грелками, он — и гораздо более забавно! — оборотнями и тиграми. У нас диалоги ведут Джоны и Мэри, у него беседуют — и вы только посмотрите, насколько это лучше! — Берти ван Тан и баронесса. Даже случайный злоумышленник в каком-нибудь из его рассказов, который у нас оказался бы Томкинсом, у него непременно получит имя Белтербет или де Ропп, а его герой, утомленный светский человек семнадцати лет, не может оказаться никем иным, как Кловисом Санграалем».

Так что неспешная беседа — позволим себе прервать монолог Милна, — которую Кловис Санграаль ведет с Берти ван Таном в интерьере турецких бань, представляется нам даже более интригующей, чем диалоги между Берти ван Таном и баронессой в гостиных или где-нибудь в укромном уголке Гайд-парка.