Последнее отступление

— Убьет! Люди добрые, убьет! — завопил Елисей. — Да ты чего смотришь, Захар, кричи народ!

Павел Сидорович наклонил голову. Из-под клочковатых бровей ожег Савостьяна взглядом серых, как сталь на изломе, глаз. Савостьян остановился.

— Ломайте, корежьте!.. Кровью вашей возьму плату. Кровью! Слышишь меня, рвань каторжная?

Савостьян убежал в дом.

Павел Сидорович подошел к амбару, поплевал на руки, поддел концом лома замок. Запоры были крепкие. Учитель побагровел, на руках у него вздулись синие жилы…

— Помоги, Захар Кузьмич, — глухим от натуги голосом попросил он.

Здоровой рукой Захар ухватился за конец лома, налег. Хрустнуло дерево, с визгом вылезла бурая от ржавчины петля, звякнув, отвалился замок.

Из амбара пахнуло густым настоем лежалого хлеба и мышиного помета. В одной половине под потолком висели связки соленого янтарно-желтого сала, на стене — хомуты, узды, шлеи, вожжи, веревки. В углу, в небольшом закроме, разделенном на клетки, белела мука. В одной — ржаная, в другой — пшеничная, в третьей — гречневая…

— Мать моя, богатство какое! — метался по амбару Елисей Антипыч, мял в руках сбрую, ковырял ногтем сало. — Поглядите, не меньше трех годов висит, ето самое, сало-то.

— Забирайте мешки и пойдемте в другой амбар, дойдет очередь и до сала, — сказал Павел Сидорович.

Во второй половине амбара потолка не было. Весь он был перегорожен на сусеки. И почти все сусеки заполнены зерном: рожь, овес, ячмень, пшеница, гречиха, просо… Захар поразился. Он знал, что Савостьян богат, но этого не ожидал. С таким запасом можно года три не работать и жить припеваючи.

Насыпали пшеницы в мешки, погрузили их на подводу. В амбаре от этого почти ничего не убавилось.

— Будешь сдавать хлеб, скажи, чтобы еще подводы три-четыре прислали, и сам сюда возвращайся.

Захар тронул лошадь. Скорей отсюда… Нечистое это дело. Что там ни говори, а Савостьян не расейский помещик, и так, за здорово живешь, отбирать у него хлеб — дело нечистое, ох нечистое! Помещик не работает, руки у него пухлые, мягкие, у такого отобрать не грех. А Савостьян свой. Он работает от зари до зари наравне с прочими. Он не виноват, что в городе хлеба нету. Не виноват, что бедноты в деревне за войну наплодилось, как кроликов за лето. Народ голодает — власть виновата. А с другого краю подойдешь — власть новая. Где она возьмет? Негде взять. Как ни вертись, а чужие замки ломать надо. Черт ее знает, где тут правда, где неправда. И как жить человеку в такие времена? Как в стороне удержаться, не съехать в самую стремнину?

4

Сосна, дряхлеющая, обезображенная опухолью наростов и черным провалом дупла, высоко над землей раскинула широкие ветви. Земля вокруг ствола была мертвой, покрытой толстым пластом истлевающей хвои. Вверх по стволу легко и бесшумно скользнула рысь. Здесь она затаилась, припав к разлапистой ветке. Кошачье тело вытянулось, замерло, серо-желтый мех в бурых пятнах слился с корой дерева.

В лесу было тихо. Рысь терпеливо ждала. Она могла ждать долго. Выйдет на тропу коза, рысь молнией метнется на спину, разгрызет затылок, напьется свежей крови, отведает парных внутренностей и будет отдыхать, нежиться на солнце.

Чуткое ухо рыси уловило слабый треск, говор. Люди! Желтоглазая рысь плотнее прижалась к ветке сосны.

Говор, шаги людей приближались. Но рысь повернула бородатую морду в другую сторону. В густом ельнике раздался слабый писк. Рысь хорошо знала, что это за писк. Так пищат маленькие козлята. У них сочное мясо… Писк все ближе, ближе. И вот два маленьких, робких козленка выскочили на светлую прогалину. Рысь приподнялась, выпустила когти, оскалила зубы… И в это время в пугающей близости крик:

— Нина, смотри-ка, козулятки. Бравенькие!

Два человека бегут к козлятам. Глаза рыси горят бешенством. Но инстинкт приказывает ей оставаться на месте. И она остается, терпеливо ждет, надежно укрытая ветвями дряхлеющего дерева.

* * *

Девушки бросились за козлятами, нырнули в ельник. И здесь Дора чуть не наступила на них. Они лежали между кочками, покрытыми высохшей прошлогодней травой, лежали, вытянув шеи, чем-то похожие на затаившихся утят.

Дора поманила пальцем Нину. Знаками показала, чтобы она хватала того, что справа… Девушки разом упали на колени, прижали руками козлят.

— До чего хорошенький! — Нина подняла козленка, прижалась лицом к теплому, пушистому боку. Козлята, совсем еще маленькие, были красновато-бурыми, с пестрыми продольными полосами. Легкие, с испуганными черными глазами, они слабо бились в руках девушек и жалобно пищали.

— Что мы будем с ними делать?

— Домой отнесем. Они хорошо приживаются. Подрастут, будут такие ласковые да привязливые… Все равно что дети.

Девушки вышли из ельника.

— В какой стороне деревня? — спросила Дора.

Нина остановилась. Кругом дыбились горы, густо заросшие сосняком. В низинах кудрявились кустарники, среди них торчали черные конусы елей.

— Не знаю. Убей меня, не знаю.

— А деревня-то под боком. Перевалим через этот хребет — и дома. Версты четыре напрямик. Сейчас тропка будет…