Последнее искушение Христа

– Как эти можешь говорить с этой собачьей сворой? – спросил центурион.

Иисус покраснел.

– Это не псы, но души, искры Божьи, – ответил он. Бог – есть пожар, а каждая душа – искра, к которой следует относиться с почтением, центурион.

– Я – римлянин, – ответил Руф. Римлянин и мой бог. Он прокладывает дороги, сооружает военные лагеря, доставляет воду в города, облачается в стальные доспехи и отправляется на войну – он впереди, а мы – за ним. Душа же, о которой ты говоришь, и тело наше для нас единое целое, а над ним – стяг Рима. Когда же мы умираем, оба они умирают вместе с нами, а после нас остаются сыновья наши. Это и есть наше бессмертие. То же, что ты рассказываешь о Царстве Небесном, извини, для нас всего лишь сказки.

Он немного помолчал и добавил:

– Мы созданы для того, чтобы управлять людьми, а любовью управлять людьми невозможно.

– Любовь не безоружна, – возразил Иисус, глянув в холодные голубые глаза центуриона, на его свежевыбритые щеки и толстые, с короткими пальцами руки. – Любовь тоже вступает в битву и идет на приступ.

– Тогда это не любовь, – ответил центурион.

Иисус опустил голову. «Нужно найти новые мехи и наполнить их новым вином, нужны новые слова», – подумал он.

Они уже пришли. Замок и в то же время дворец – вот чем была возвышавшаяся перед ними Башня, хранившая в нутре своем надменного Наместника Римского Понтия Пилата. Еврейское племя вызывало у Пилата чувство отвращения, и потому, когда ему случилось проходить по улочкам Иерусалима или говорить с евреями, он держал у ноздрей надушенный платок. Он не верил ни богам, ни людям, ни даже Понтию Пилату. Никому не верил. На шее у него на золотой цепочке всегда висела наготове отточенная бритва, которой он вскроет себе жилы, когда почувствует пресыщение от еды, питья и власти. Или же когда император решит отправить его в ссылку. Часто ему приходилось слышать, как евреи дерут до хрипоты глотку, крича, что явится Мессия, дабы освободить их, и он смеялся над этим. Он показывал жене отточенную бритву и говорил: «Вот мой Мессия, который освободит меня». Но жена только отворачивалась, ничего не отвечая.

У огромных ворот Башни Иисус остановился.

– Помнишь, ты задолжал мне услугу, центурион? – сказал он. – Пришло время потребовать ее.

– Всей радостью в жизни моей я обязан тебе, Иисусе Назорей, – ответил Руф. – Говори. Я сделаю все, что в моих силах.

– Если меня схватят, если меня бросят в темницу, если меня убьют, не пытайся спасти меня. Даешь слово?

Они проходили через ворота Башни. Стражники поднятием руки приветствовали центуриона.

– Разве то, о чем ты просишь, – услуга? – удивленно спросил Руф. – Не понимаю евреев.

Два мавра исполинского роста охраняли дверь, ведущую в покои Пилата.

– Услуга, центурион, – сказал Иисус. – Даешь слово?

Руф кивнул маврам, чтобы те открыли дверь.

Сухощавый, гладко выбритый, с узким лбом, серыми жестокими глазами и тонкими, словно лезвие меча, губами Пилат сидел на высоком, украшенном орлами, массивной резьбы кресле, и занимался чтением. Он поднял голову и посмотрел на стоявшего перед ним Иисуса.

– Это ты – Иисус Назорей, царь иудеев? – насмешливо прошипел он, прикладывая надушенный платочек к ноздрям.

– Я не царь, – ответил Иисус.

– Как? Разве ты не Мессия? И разве Мессия не тот, кого вот уже столько поколений ожидают твои соотечественники абрамчики в надежде, что он освободит их и воссядет на престоле Израиля? И прогонит нас, римлян? А ты говоришь: «Я не царь»!

– Мое царство не на земле.

– А где же еще? На воде, что ли? Или в воздухе? – спросил Пилат и громко захохотал.

– На небе, – спокойно ответил Иисус.

– Хорошо, – сказал Пилат. – Я жалую тебя небом. Но землю оставь в покое!

Он снял с большого пальца золотое кольцо, поднял его высоко, посмотрел на свету на красный камень, на котором был выгравирован череп с надписью вокруг: «Ешь, пей, веселись – завтра ты будешь таким же».

– Евреи вызывают у меня чувство отвращения, – сказал Пилат. – Они никогда не моются, и Бог у них столь же отвратителен: немытый, с длинными косами, с когтистыми загребущими лапами, трепач и злопамятный, как верблюд.

– Знай, что этот Бог уже занес свою длань над Римом, – снова спокойно сказал Иисус.

– Рим бессмертен, – ответил Пилат и зевнул.

– Рим – исполинский истукан, которого узрел в видении своем пророк Даниил.

– Истукан? Что еще за истукан? Вы, евреи, видите во снах то, что желаете увидеть наяву. Живете и умираете среди своих видении.

– С этого и начинается поход человечества – с видений. Затем, тени постепенно сгущаются и крепнут, дух облачается во плоть и нисходит на землю. Пророк Даниил видел видение, и, поскольку видение это было увидено, оно обретет плоть, снизойдет на землю и сокрушит Рим.

– Я восхищаюсь твоей отвагой, а может быть, твоей глупостью, Иисусе Назорей. Сдается мне, что ты не боишься смерти и потому говоришь так свободно. Ты мне нравишься. Расскажи мне о видении Даниила.