После всех этих лет

— Потому что мужчина первым приглашает девушку на танец.

— Женщину, — машинально поправила я.

И через миллион лет, я не смогла бы себе представить, чтобы Ричи пригласил Ходжо на танец. Она была не столько женщиной, сколько картинкой с обложки, с ухоженным лицом, идеальной прической, и казалась ненастоящей. Несмотря на высокую, благодаря некоторым ухищрениям, грудь, в ней ничто и не напоминало о сексе.

— Рик, Ричи, как там его звали, — продолжал Том. — Если судить по Джессике, его идеалом были женщины помоложе.

Я подумала о Ходжо, у которой были такие тонкие руки, что под ее иссушенной солнцем кожей, казалось, можно было разглядеть локтевые косточки.

— Думаю у него и мыслей таких не было в отношении Джоан. Она идеально подходила для дружбы.

Том откинулся на спинку стула. Затем сосредоточился на содержимом корзинки для хлеба. Неожиданно его глаза встретились с моими.

— Они нужны были друг другу. Думаю у него был свой интерес, чтобы рассказывать ей все. Она же получала особое удовольствие не от рассказов о его похождениях, а от того как искусно он скрывал свои измены, ведя двойную жизнь. Она получала своего рода возможность судить о вас и о вашей жизни, наблюдая за ним с другими женщинами. Судить о его подружках. О тебе.

Я опрокинула корзинку с хлебом и постаралась положить все на место.

— Уверен, тебе тяжело выслушивать все это, — добавил он.

Ничего не поделаешь. Я оказалась в сложной ситуации.

Пришел официант и поставил на стол суп с фрикадельками. От поднимавшегося пара у меня запылали щеки. А от аромата на глазах выступили слезы. Я сказала Тому, что голод усиливает во мне чувство страха и рассказала, как выхватила у молодой женщины пакет Бургер Кинг в Виллидж. Он, не отрываясь, смотрел в свою тарелку с супом. Когда он вновь поднял голову, его глаза тоже застилали слезы. Казалось, ему было неловко, что я довела его до этого. Официант, подошедший к столику с тарелкой сыра, увидел наши слезы. Он остановился неподалеку и отвернулся. Том этого даже не заметил. Он был погружен в свои мысли.

Сначала я была благодарна ему за молчание. Я тоже молча поглощала суп. Это был самый вкусный горячий суп в моей жизни. Он был вкуснее куриного супа моей мамы и лучше бульона, который мы ели с Ричи во французском трехзвездочном ресторане. Потом я испугалась, что потеряю Тома. Я не знала, может, он задумался, насколько неосмотрительно он поступает, согласившись помочь мне.

— Ты мне абсолютно ничего не должен, — сказала я ему.

Мой голос заставил, его очнуться. Он опустил ложку в суповую тарелку. Его белая рубашка в мельчайшую красную крапинку была просто божественна, иначе не назовешь.

— Что ты сказала? — спросил он.

— Я сказала, что ты мне ничего не должен. Мы хорошо ладили друг с другом, И мы неплохо проводили время. Но ни один из нас не клялся ни в вечной любви, ни в верности. Ты знаешь, что я сейчас плыву, не зная куда. И ты совсем не обязан следовать туда же.

Он опять погрузился в свои мысли. Подошел официант. Увидев, что он не дотронулся до супа, повернул было обратно, но Том подал ему рукой знак, чтобы он забрал тарелку.

Он едва пригубил бокал с вином, однако его молчание, которое становилось все более тягостным, не помешало мне уничтожить все, что было на столе. Честно говоря, я была даже рада, что он не замечает моего аппетита. Его жена была столь бестелесна, такая утонченная. А в начале своей дружбы с Ричи, она как-то призналась ему, что до четырнадцати лет была страшной обжорой, но эту тайну, кроме собственного психотерапевта, она доверила только Ричи. Мне хотелось знать, известно ли это Тому — или он считал это следствием неправильного обмена веществ или ежедневного самоограничения.

Том поднял руку, и официант принес счет. Он, не глядя на него, положил на тарелочку кредитную карточку. Когда официант отошел, он сказал:

— Ты спросила меня, был ли я счастлив.

Я кивнула.

— Мне нравится то, что я делаю. Я дал вторую жизнь нескольким компаниям. Я создавал новые рабочие места, — он отодвинулся, будто его немного мутило от обильной еды.

Но я не хотела, чтобы разговор вновь замер.

— А твои родители живы? — спросила я.

Кроме того, что у него побелели волосы, как у его отца, Том совершенно не изменился — то же худощавое, загорелое лицо ирландца, те же карие глаза. Отец его был более жизнерадостным, чем Том когда-либо. Он развозил пиво на грузовике, был легок на подъем. Ярко-выраженный тип мужчины-жизнелюба. Мистер Дрисколл всегда приветствовал меня так; «Рози! Рози в два обхвата!» И трепал мои волосы. Нечего и говорить, что он не знал о том, что, когда я якобы натаскивала Тома по латыни, а он помогал мне по физике, мы забирались на крышу и уплывали в сказочную страну Камасутры на простыне, которую мы бесстыдно стащили у соседки с веревки.

— Он слег, когда ему было пятьдесят восемь. Не мог найти работу. Это его сразило. Два года как умер.

— Мне искренне жаль. А как мама?

Ее я едва знала. Она была пышной женщиной, читавшей по пять-шесть газет в день. Когда же она не читала и не занималась домашней работой — она надевала шляпку и торопилась на мессу.