После всех этих лет

— Я положила очень немного масла, — ободряюще сказала Стефани. — Нерафинированного оливкового масла.

— Я думаю, ты немного эгоцентрична, — бросила Маделейн Стефани. — Это обычно для таких людей, как ты. Дело не в еде. Рози просто не в состоянии есть. Кто-нибудь из вас читал «Женщины, раса и класс» Анжелы Девис? — она ждала, что мы признаемся, что не читали.

— Я читала, — ответила Касс, — Какое это имеет отношение к тому, что Рози не может есть овощи, приготовленные Стефани?

— Ты бы должна была понять, — парировала Маделейн.

— Обычно я понимаю.

— Прошу вас, — прерывая их, сказала я спокойно.

— О, Рози, — откликнулась Касс. — Извини нас за нашу бестактность.

Стефани бросила такой взгляд, будто ей давно следовало быть в своей оранжерее и разбрасывать компост.

Маделейн покачала головой, скорбя обо всем человечестве.

— Если я напомню, кем он был, это утешит тебя? — спросила она меня.

— Он был отцом моих детей, Маделейн, которые, к счастью, сейчас рядом.

— Они уже не дети! — бросила она в ответ.

Бен уставился в тарелку. Алекс поднял керамическую вазу с картофельным салатом, взвешивая ее в своих ладонях, как бы раздумывая, не запустить ли ее в Маделейн. Она заметила его движение и быстро добавила:

— Надеюсь, никто не подумал, будто я хотела сказать, что его убили за то, каким он был?

— Есть какие-нибудь новости по расследованию? — спросила Стефани. Казалось, она едва сдерживала себя, чтобы не применить к Маделейн какой-нибудь из приемов каратэ.

— А кто, по их мнению, это сделал? — спросила Маделейн. — Его любовница? Я покачала головой.

— Нет.

— А кто?

— У них есть подозрение, — мягко сказала я.

— Они упорствуют в этом, Рози? — Стефани казалась взволнованной.

— И очень.

— Алекс, передай, пожалуйста, картофельный салат своему брату, — сказала Стефани.

— Упорствуют в чем? — переспросила Маделейн.

— Они считают, что это сделала я, — вынуждена была сказать я.

— Это — безумие, — вставил Бен, нацепив на вилку красный жареный перец.

— Что бы ты ни сделала, ни одна женщина в мире не посмеет осудить тебя, — скорбно сказала Маделейн. — Он изменял тебе. Помнишь ту поэму, которую я написала сразу после его ухода — после того издевательского приема по случаю вашего юбилея. «Серебряная свадьба И ночь любви Любви и золотого смеха До самого глубокого рассвета, Когда холодный муж С иронией…».

— Миссис Берковиц, — произнес Алекс своим бархатным баритоном.

Она возмутилась, что ее прервали.

— Что?

— Заткнитесь!

Я замерла. Маделейн замерла. Замерли все. Затем Маделейн вскочила, и так, что ее стул с грохотом опрокинулся на пол. Она стояла, уперев руки в бедра. Одна секунда, две, три. Она в упор смотрела на Алекса. Он также смотрел на нее. Она первая отвела взгляд и посмотрела на меня. Я молчала. Маделейн выскочила вон.

Стефани, своим мягким успокаивающим голосом, поменяв тему разговора, спросила, разрешила ли полиция пользоваться кухней. Когда я ответила утвердительно, она поспешила убрать посуду со стола; Я заметила, что Алекс не сводил с нее взгляда всякий раз, как она появлялась с новой партией тарелок. Дело было не только в прекрасном лице Стефани — он, похоже, желал выяснить, что скрыто за плотно облегающим голубым свитером и мешковатыми слаксами из твида. Он предложил помочь ей, но она отказалась. Он уставился в ее огромные ясные глаза. Поймав на секунду его взгляд, Стефани пристально на него посмотрела. Затем, возбужденная и внезапно покрасневшая, отступила на безопасную кухню. Бен, конечно, даже не обратил на нее внимания. Он держал под столом за руку «Подозрительную».

— Я видела на улице мужчин, — тихо сказала Касс. — В серой машине в конце аллеи. И двоих перед домом.

— Именно сейчас? Когда вы входили?

— Да. А что, они обычно располагаются именно так?

— Нет. Думаю, это постоянная слежка.

— Какая глупость!

— А у тебя есть какие-нибудь подозрения, Касс?

— Относительно кого?

— Относительно меня.

— Никаких, Рози.

В эту ночь шел дождь. Холодный осенний ливень, как барабанными палочками, стучал по сухим листьям. Последнее, о чем я успела подумать до того, как впала в состояние, скорее, оцепенения, чем сна, — что ночной воздух благоухал, и что мне следовало предложить кофе полицейским, сторожившим меня под дождем.

Форрест Ньюэл, эсквайр, из конторы Джонстон, Пламли и Уитбред, самодовольный и плохо воспитанный, похожий на напыщенного адвоката из романов Росса Макдональда, который знает все секреты своих клиентов. Его старомодные в тонкой металлической оправе очки ненадежно сидели на высокой переносице. Золотая цепочка часов свисала из кармана жилета, костюм в тонкую полоску. Я тоже была одета в свой единственный темно-серый, прошлогоднего фасона костюм.

Однако позади Форреста Ньюэла, было похоже на раму написанной им самим картины, изображавшей небоскребы Манхэттена. Он выслушал мою историю за четыреста долларов в час, уточнил некоторые подробности, откашлялся и заявил:

— Похоже, вы в затруднительном положении, миссис Мейерс.