После всех этих лет

— Да! — Маделейн взглянула на меня и прикусила губу. — Извини, может, сейчас неподходящий момент для этого.

— Нет, — сказала я. — Продолжай.

Она была похожа на большой черный мешок, в черных брюках, черном свитере и кожаной жилетке. Никто из вас никогда не осмеливался остановить ее.

Маделейн никогда не была объектом шуток, сама никогда не шутила, но была довольно мягкой. От нее ушел муж, но не к другой женщине, а к другим, ко многим женщинам. После этого она стала мрачной. Не знаю, был ли этот уход более болезненным для нее, чем для меня уход Ричи. Майрон Майкл Берковиц переехал в одноэтажный особняк и предметом его гордости был домашний бассейн с душем. Работа Маделейн по составлению кроссвордов и головоломок никогда не была рассчитана на полный рабочий день, поэтому она бросила ее совсем и стала жить на алименты мужа, посвятив себя целиком поэзии.

Я перевела взгляд с угреватого, и мрачного лица Маделейн на кремово-персиковое лицо Стефани. Она разложила все продукты на столе в столовой и вытаскивала сетку с овощами из полотняной сумки на колесиках.

— Спасибо, — выдохнула я, пока она укладывала в плетеную корзину хлеб и рулеты, сделанные собственными руками.

— Не благодарите меня, Я приготовила все, что необходимо, так что тебе не надо будет заниматься кухней всю траурную неделю. Это благоразумный обычай.

Развернув, она дала мне листок бумаги, на котором была написана фамилия адвоката из Манхэттена. Она сказала, что никто из ее знакомых не мог порекомендовать хорошего адвоката по уголовным делам в Лонг-Айленде. А поскольку адвокат мне нужен срочно, она обратилась к начальнику отдела в той фирме, где раньше работала.

— Я никогда не сталкивалась с ним по работе, — сказала она доверительно, — но у него великолепная репутация.

Я спросила у Стефани, не жалеет ли она, что оставила свою юридическую карьеру ради булочек и воздушных пирожных.

— Нет, — сказала она.

Я почувствовала даже некоторую обиду за нее, за ее неоцененную красоту, за ее неинтересного мужа. Однако моя симпатия к ней была значительно глубже.

Я решила взять немного семги с яйцом с тарелки, чтобы отнести мальчикам: наверх, но, к счастью, Алекс, Бен и «Подозрительная» в этом момент вошли в комнату. К моему удивлению, Алекс не только побрился, но и зачесал назад свои длинные волосы, потратив на это, видимо, не меньше кварты геля, что сделало его сходство с Ричи еще более поразительным. Касс, знавшая его лучше других, была ошеломлена. Маделейн, пораженная, смахнула рукой пот со лба:

— Ты — точная копия своего отца.

У Стефани буквально отвисла челюсть.

— О, Боже, — выдохнула она.

— Как поживаете, леди? — спросил всех Алекс.

Он говорил с произношением истинного представителя рок-н-ролла, будто выросшего на задворках Нового Орлеана.

— Прекрасно, Александр, — сказала Стефани, будучи не в силах отвести от него взор.

Тем временем Маделейн оседлала своего конька.

— Надеюсь, ты не похож на него в обращении с женщинами? — спросила она.

— Маделейн, — прервала ее Касс, — нельзя ли предложить тебе намордник?

Она фыркнула и повернулась ко мне:

— Помнишь «Человечество»? Я написала в прошлом году.

— Помню, — ответил я. — Очень трогательно.

Касс устало вздохнула и подошла поцеловать мальчиков. Бен был искренне рад видеть ее. Ей уже приходилось как-то общаться с «Подозрительной», и она чересчур энергично пожала ей руку. Алекс же не выразил особого восторга от встречи с Касс. Четыре года назад она, не обращая внимания на мнение других учителей, выставила его из своего класса с усиленным изучением английского языка и с правом распределения после окончания, заявив ему, что ее коллеги ошиблись, и он не выдающийся ученик, а обыкновенный тупица.

Мы все сели ужинать. Нас было семеро. Через несколько напряженных секунд было слышно только позвякивание столовых приборов о тарелки. Говорить было не о чем. Касс спросила Бена о планах стажировки выпускников-врачей и Алекса, какую публику привлекают выступления группы Уош Колд Уотер. Появилось ощущение совершенно обычного обеда. Конечно, с Маделейн, неосторожно пролившей сделанный Стефани соус на поднос Касс, и ее настойчивым: «Тихо! Пожалуйста, мне необходима тишина» — вероятно, для того, чтобы услышать музу, хотя с полным ртом декламировать ей было бы очень затруднительно.

Касс утверждала, что за самоуверенностью Маделейн скрывается смятение, так как она не может больше обвинять своего мужа Майрона в издевательствах над ее поэтическими амбициями, которые якобы мешали ей творить. После развода она переживает то взлет, то падение, но ее опусы настолько ужасны, что даже самое невзыскательное издательство вряд ли опубликует их.

Я же считала, что она так долго жила с мистером Берковицем, что с трудом теперь вспоминает свою девичью фамилию. После ухода Майрона она отчаянно искала свой образ. Что ужасного в том, что она считала себя поэтом?

Я положила себе на тарелку ломтик баклажана, на котором остались следы от гриля, «как тюремная решетка», — подумала я. Я не смогла взять его в рот. Я не понимала, что со мной происходит.