После всех этих лет

Вся эта «связь» существует только в ее голове! — заявила Стефани, обращаясь только к Гевински. — Мы были друзьями. Мы все четверо были друзьями.

Когда она избавилась от отпечатков пальцев, — продолжала я, — она знала, что ей надо поскорее убраться оттуда. И тогда она, наверное, заметила, что наследила. Земля еще оставалась на ее спортивных туфлях. Она взяла тряпочку или бумажную салфетку и счистила грязь на пол. Затем она выскочила из дома — может даже добежала и до машины — и принесла еще немного земли. Это было очень рискованно, но если бы она этого не сделала, полиция бы догадалась, что убил его кто-то из посторонних.

Касс выпрямилась во весь рост. Тут требовалось вмешательство, кого-то с докторской степенью, мой диплом магистра не вызывал доверия.

— Грязь, сама по себе, не была уликой, — заявила Касс. — Ее мог занести вор или недоброжелатель, следовавший за Ричи из Манхэттена. Нет никаких оснований думать, что полиция сразу же решит, что эту грязь занес сосед. Почему они должны так думать? В подобном утверждении нет никакой логики. Но уже в тот момент убийца осознал, какое важное значение может иметь эта грязь. Если полиция решит, что ее занес сам Ричи, она не будет рыскать вокруг Галле Хэвен. Значит, они будут искать подозреваемого в доме — а только это сможет обеспечить убийце полную безопасность.

— Но ты же не думаешь, что это сделала я? — не веря своим ушам, спросила Стефани.

Думаю, Стефани. Если я ошибаюсь, я принесу тебе извинения, хотя и не буду рассчитывать на традиционное приглашение на прием в честь Нового года, — она повернулась ко мне. — Извини, что прервала тебя, Рози. Ты говорила о грязи.

Спасибо. Стефани собрала немного земли и затолкала в бороздки на подошвах его спортивных туфель. Она, наверное, и разбросала еще вокруг, добавив к той, которую она счистила. И еще одно: следы грязи обрываются прямо у ноги Ричи. Их больше нигде нет, означает ли это, что он не нашел того, что искал? Или, что Стефани застала, как он уходил с пустыми руками?

Гевински массировал свой подбородок сверху вниз, будто пощипывал маленькую бородку.

Может, он сам просто не пошел дальше? — пробормотал он.

Может. В любом случае, больше в моем доме Стефани делать было нечего. Все, что ей оставалось, добежать до дома, вымыться и ждать своего мужа. Картер заявил, что он вернулся домой около одиннадцати. Так что, если Стефани подошла к машине Ричи в половине одиннадцатого, у нее было время убить его, стереть отпечатки пальцев, разбросать грязь— и вернуться домой, чтобы приготовить быстро какой-нибудь винегрет.

Гевински, казалось, не носил бороды, только вокруг рта была какая-то растительность буро-коричневого цвета, напоминавшая разводы от помады.

Он все еще выжидал. Мне же надо было склонить его на свою сторону. Что более существенное я могла предложить ему, кроме моей версии с бриошами? Тот обед, который приготовили Касс, Маделейн и Стефани для меня, мальчиков и. «Подозрительной», когда Алекс, как всегда опоздав, вышел к ним с аккуратно зачесанными назад волосами? Касс и Маделейн заявили о его поразительном сходстве с Ричи. А Стефани? Она была просто шокирована, загипнотизирована им.

Может, мне рассказать, как она не только подыскала мне Форреста Ньюэла, самого паршивого адвоката во всей Америке, но и настояла, чтобы я обратилась к нему. «Его считают лучшим», — убеждала меня она. Или то, как она заставила Картера нанести мне визит с выражением соболезнования, подсунув мне другой список — вероятно, следующих девяти из десяти самых известных бездарей — и предложив сопровождать меня к ним. Не привлекая к себе внимания, можно было бы выяснить все детали обвинения, выдвинутого против меня полицией, и аргументации моей защиты.

А, может, мне следовало быть мудрее, и просто предложить Гевински последовательную, неэмоциональную констатацию фактов. Я решила, что так будет лучше.

Но, прежде чем я открыла рот, Стефани начала плакать. Всхлипывания превратились в водопад слез. Гевински, порывшись в заднем кармане, вытащил оттуда отнюдь не белоснежный платок и протянул ей. Развернув его, Стефани продолжала рыдать.

— Я не отношусь к тем женщинам, которые используют слезы для… — конец ее фразы потонул в следующем потоке слез.

— Знаю, — сказал Гевински.

Стефани попыталась взять себя в руки:

—Я хочу защитить себя, но как я могу это сделать под дулом пистолета?

Понимаю, — сказал Гевински тоном Иисуса Христа, с таким сочувствием, что ему подошла бы роль Макса фон Сюдов в «Самой великой истории, когда-либо рассказанной». — У вас будет такая возможность. Я вам обещаю, миссис Тиллотсон.

У меня никогда не было ни с кем связи, — сказала она ему. — И с Ричи Мейерсом…

Она произнесла это таким тоном, будто ее заставляли заниматься анальным сексом с канализационной крысой.