После любви

Теперь я в курсе, что будет выбито на могиле безвременно ушедшей беглянки Саша́ Вяземски – «bon voyage!», кроссворд в конце журнала – вот что я интуитивно искала все это время. Один лишь его вид приводит меня в трепет: похожий я оставила на стене в камере предварительного заключения в Эс-Суэйре. Белые клетки самолетного кроссворда не заполнены, о счастье!.. С ноющим сердцем я принимаюсь исправлять положение – Фрэнки в обнимку с бритвой; Жюль и Джим, на пару образующие мальтийский крест; негативы и спички, на пару образующие крест из Клиши, темнота в старом форте, открыточный вор, Алекс, заказавший бизнес-ланч в «Ла Скала», прежде чем трахнуть меня.

Я не пропустила ничего.

Несомненное преимущество моего кроссворда – мне не нужно сверяться с описанием слов. Точность, с которой я перенесла все с тюремной стены на бумагу, удивительна. Но остается еще масса незаполненных клеток. Это угнетает меня, и, поразмыслив, я вношу новое имя: Мерседес.

Она вполне достойна того, чтобы быть увековеченной.

МЕРСЕДЕС.

Мерседес – ценное приобретение.

«Мерседес» легко встраивается в Алекса и Фрэнки. В негативы и спички, в форт и темноту; испачканная кровью бритва – ей по руке, испачканное кровью платье – ей к лицу, она может приклеиться к дядюшке Исе, Шамсуддину и даже – к Джиму. Только с Жюлем вышел полный облом, только с Жюлем у Мерседес нет ни одной точки соприкосновения.

Так тебе и надо, Жюль!..

Здесь, на высоте десять тысяч метров, все видится совсем под другим углом. Здесь, на высоте десять тысяч метров, процесс вживания (вживления) в Мерседес Гарсия Торрес проходит достаточно безболезненно. За время, проведенное в камере, я так и не решилась внести в кроссворд себя – теперь мне это удалось.

Наконец-то.

Если картина и не стала более ясной – то уж более полной она стала наверняка.

После окончания полета я беру журнал с собой – я просто не в силах с ним расстаться. Мысль о журнале примиряет меня с отсутствием художественных и литературных навыков. Возможно, он станет моим единственным спутником в Париже, он ляжет на стол в любом кафе (все знают, что в Париже полно кафе, бистро и ресторанчиков на открытом воздухе) и не будет распускать перья, уверяя, что он – amant chic[26]. Единственное неудобство – с журналом не поговоришь.

Но и платить за его кофе не придется.

– …Это здесь, мадам?

– Похоже.

Таксист-алжирец оказался честным человеком. Сумма, которую я заплатила за дорогу от аэропорта до отеля, вполне щадящая. Хотя за те же деньги в Марокко я вполне могла бы достичь Сахары и провести там неделю, кочуя по бедуинским стоянкам. И в связи с Сахарой меня так и тянет поторговаться:

– Не многовато ли? – спрашиваю я таксиста. – Это дорого.

– Это Европа, мадам.

«ЭТО ЕВРОПА» – убийственный аргумент. Это Европа, а следовательно, будь готов выкладывать денежки за малейшую фигню, за каждый твой чих с тебя сдерут втридорога. «Это Европа» – лениво-безапелляционные интонации таксиста мне хорошо знакомы; то же самое на протяжении трех лет произносила я сама, добавляя лишь частичку «не»:

это не Европа.

– Хорошо. Держите деньги.

– Приятного отдыха в Париже, мадам!

Приятный отдых, ну да. Интересно только, как долго он продлится.

Отсутствие навыка жизни в крупном городе. Я уже позабыла, что это значит – жить в крупном городе, хотя из окна такси Париж вовсе не выглядел мегаполисом. Я уже позабыла, что существуют дома с большими окнами, непомерно большими окнами, чудовищно большими окнами – тут и до океанария недалеко, и до дельфинария, из которого живенько ретировался покойный Фрэнки. После бело-синей Эс-Суэйры и терракотового Марракеша разноцветные фасады парижских домов (с засильем элементов декора) утомляют и режут глаз. Но подозреваю, что и к фасадам, и к окнам можно привыкнуть.

Гораздо быстрее, чем к имени Мерседес Гарсия Торрес.

Я стою против отеля «Ажиэль» (в этом меня уверяют вывески справа и слева от входа). Прямо над входом – помпезный фриз в стиле то ли барокко, то ли рококо; беленый нижний этаж сменяют кирпичные верхние. Балкончики и балконы, перекликающиеся с фризом кокетливые барельефы на фасаде, все, чего я хочу – снова оказаться в «Sous Le Ciel de Paris».

Возьми себя в руки, Саша́. Возьми себя в руки, Мерседес. «Sous Le Ciel de Paris’» – таким, каким ты любила его, таким, каким помнила, – больше не будет никогда. Чертов Доминик, чертов Алекс, чертов Фрэнки – единственное занятие мужчин, за исключением войны и футбола, – ломать жизнь беззащитным женщинам.

В этом они, как правило, преуспевают.

В воздухе остро пахнет зеленью и неведомыми мне цветами, таких запахов в Эс-Суэйре просто не существует – это можно считать плюсом. И лишним поводом, чтобы наконец войти под сень «Ажиэля», симпатичного местечка, как отрекомендовал его Доминик.

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ

С ДОМАШНИМИ ЛЮБИМЦАМИ

БЕЗ ДОПОЛНИТЕЛЬНОЙ ОПЛАТЫ!»