После Европы

Эта книга – размышления о судьбе Европы в духе грамшианского «пессимизма разума, оптимизма воли». Я из тех, кто верит, что поезд дезинтеграции давно покинул центральный вокзал Брюсселя и на всех парах мчит к неразберихе на континенте и глобальной неопределенности. Дружелюбная среда толерантности и открытости вполне может смениться агрессивным невежеством. Дезинтеграция может вызвать кризис либеральных демократий на периферии Европы и крах нескольких действующих государств – членов ЕС. Она не обязательно приведет к войне, но породит смятение и беды. Политическое, культурное и экономическое сотрудничество никуда не денется, чего не скажешь об идеале свободной и единой Европы.

Однако я продолжаю верить, что Европейский союз может вновь обрести легитимность, даже не решив всех своих нынешних проблем. Необходимо лишь, чтобы через пять лет европейцы могли свободно перемещаться по континенту, евро оставался общей валютой хотя бы для нескольких стран, а граждане свободно выбирали свои правительства и судились с ними в Европейском суде по правам человека. «Не победить, но выстоять», – писал великий немецкий поэт Райнер Мария Рильке. Но выстоять будет непросто.

Распад Союза будет больше похож на банковскую панику, чем на революцию. Для этого даже не потребуется победы евроскептиков в референдуме. Более вероятно, что коллапс станет непреднамеренным следствием хронической (или мнимой) дисфункции, помноженной на заблуждения элит относительно политической динамики национальных правительств. Опасаясь развала Союза и пытаясь его предотвратить, многие европейские лидеры и государства предпримут шаги, только приближающие конец европейского проекта. И если дезинтеграция все-таки произойдет, это случится не из-за бегства периферии, но из-за охваченного смутой центра (Германия, Франция).

Цель этой книги – не сохранить Союз и не оплакать его. Это не очередной трактат об этиологии европейского кризиса и не памфлет против коррупции и бессилия элит. И это ни в коем случае не сочинение евроскептика, но лишь размышления о грядущем и анализ того, как личный опыт радикальных исторических перемен влияет на наши сегодняшние поступки. Меня поражает политическая сила того, что я называю «хроническим дежавю» – навязчивой убежденности, что все происходящее с нами сегодня повторяет прошлые исторические события и эпизоды.

Европа разделена не только между правыми и левыми, Севером и Югом, крупными и небольшими государствами, теми, кто хочет больше и меньше Европы (или не хочет вовсе), но еще и между теми, кто пережил распад в прошлом, и теми, кто знает о нем из учебников. Этот разлом проходит между людьми, пережившими крах коммунизма, распад некогда мощного коммунистического блока, и жителями западных стран, не затронутых этими травмирующими событиями.

Разные взгляды на европейский кризис сегодня, будь то из Парижа или Будапешта, обусловлены в первую очередь опытом. Жители Восточной Европы смотрят на кризис с тревогой и страхом, тогда как западные европейцы продолжают верить, что все обойдется. «В начале декабря 1937 года во Франции, – пишет историк Бенджамин Ф. Мартин, – если бы вы закрыли глаза и изо всех сил захотели, то почти смогли бы убедить себя, что всё в порядке – или по крайней мере не хуже, чем было раньше»[9]. В начале 2017 года, если вы закроете глаза и изо всех сил захотите, то сможете добиться того же. Но жителям Восточной Европы – и я один из них – сделать это гораздо труднее, чему виной их исторический опыт.

Эту книгу можно прочесть как размышления пойманного в ловушку дежавю. В 1989 году я заканчивал обучение на философском факультете в Софии, когда мир перевернулся с ног на голову. В одном интервью русский музыкант Андрей Макаревич сказал: «Никому не приходило в голову, что в этой стране вообще что-то может измениться. Об этом ни взрослые, ни дети не думали. Была абсолютная уверенность, что так мы будем жить вечно»[10]. Живя в коммунистической Болгарии, я чувствовал то же самое. Опыт мгновенного и ненасильственного краха того, что казалось нам вечным (пока не кончилось), – определяющий для моего поколения. Нас переполняли открывшиеся возможности и новое, доселе неведомое чувство личной свободы. Но вместе с тем мы были поражены сознанием уязвимости и хрупкости любых политических конструкций.