После Европы

Сегодня кризис ЕС принято обсуждать с точки зрения его космополитической природы или дефицита демократии, тогда как на самом деле он вызван кризисом меритократического видения общества. Лучшее тому подтверждение – рост недоверия к меритократической элите. Могут ли элиты быть легитимными как внутри, так и за пределами своей страны – таков ключевой для всего европейского проекта вопрос. Почему же меритократам так не доверяют, хотя далеко не они самые богатые или коррумпированные люди во власти?

Очевидно, меритократия как система, при которой правят наиболее талантливые и способные люди, предпочтительнее плутократии, геронтократии, аристократии и даже, возможно, демократии (власти большинства). Однако именно такому взгляду на общество сегодня вынесен вотум недоверия.

Ненависть к меритократическим элитам порождена не просто ксенофобской глупостью воинствующих популистов или растерянностью простых людей. Британский социолог Майкл Янг, впервые в середине прошлого века употребивший термин «меритократия», вряд ли был бы удивлен нынешним положением дел[67]. Он первый объяснил, что, хотя «меритократия» многим может показаться хорошей идеей, на деле такое общество обернулось бы катастрофой. Это было бы общество эгоистичных, высокомерных победителей и недовольных, отчаявшихся проигравших. Оно не было бы неравным, но таким, в котором неравенство оправдано разницей достижений. Триумф меритократии, утверждал Янг, привел бы к утрате политического сообщества.

Аналитики, изучавшие референдум о членстве Британии в ЕС, часто сходились во мнении, что результат голосования во многом стал следствием «медленного, но неуклонного сдвига в структуре и мнениях электората растущего влияния среднего класса и выпускников вузов, придерживающихся леволиберальных взглядов»[68]. В 1960-х более половины работающего населения Британии были заняты ручным трудом и менее 10 % голосующих имели высшее образование. К 2000-м годам рабочий класс сократился примерно до одной пятой работающих избирателей, из которых высшим образованием обладали уже более трети. Внезапно все утратили интерес к рабочему классу. Синие воротнички не потеряли свой политический вес, но аналитики перестали рассматривать их как группу, представляющую исследовательский интерес. Одновременно с этим резкий рост числа либерально настроенных университетских выпускников проложил между ними и остатками рабочего класса культурную пропасть. Миграция стала темой, согласия по которой двум Британиям было не достичь. Вопреки прогрессистским упованиям XX века, вместо консолидации образование послужило социальному разобщению.

Столь невыносимыми, особенно для тех, кто уступает им в социально-экономической гонке, меритократов делают даже не их академические достижения, а вера в то, что они преуспели потому, что работали больше других, были более компетентными и прошли испытания, с которыми другие не справились. Европейские меритократы – это наемная элита, в своем поведении немногим отличающаяся от футбольных звезд, которыми обмениваются успешные клубы на всем континенте. Они идеально подходят под определение «людей Отовсюду» Дэвида Гудхарта. Успешные голландские банкиры переезжают в Лондон. Компетентные немецкие бюрократы едут в Брюссель. Европейские институты и банки, подобно футбольным клубам, тратят колоссальные средства на приобретение топовых «игроков».

Но когда экономика замедляется или команды начинают проигрывать, фанаты быстро к ним остывают. Происходит это главным образом потому, что «игроков» с фанатами не связывают никакие человеческие отношения, кроме разве что совместного празднования победы. Не будучи выходцами из тех же мест, они не имеют ни общих друзей, ни воспоминаний. Многие игроки даже не происходят из стран, которые представляют их команды. Вы можете восхищаться наемными звездами, но у вас нет веских причин им сочувствовать. В глазах меритократических элит успех за пределами собственной страны лишь подтверждает их талант. Но в глазах большинства сама эта мобильность – повод для недоверия.