Поселок Тополи

Здесь машины выстраивались на обочине у заправочной станции, провозили бочки с водой, огнетушители, кипы мокрой дерюги и десятки громко переговаривающихся молодых людей. А дальше, по Главной улице, стояли еще и еще машины, груженные мебелью, телевизорами, детскими колясками и узлами. И толпами бродили — без смысла, без цели — люди из горных поселков, растерянные и недоумевающие: что это с ними произошло, и стоит ли еще родной дом, или от него осталась груда пепла и искореженного железа, — люди, совершенно пришибленные бедой, что так внезапно на них свалилась. Отсюда, в конце Главной улицы, они еще видели свои горы, темные горы под тучей густого дыма, горы, из которых по временам вырывались далекие столбы пламени, такого яркого, что оно прорезало мглу и дым с силой ночного орудийного выстрела.

— Эй вы! — орал полисмен. — Лево держитесь, лево, сюда!

— Милтондэйл, — гудел дедушка, — мне в Милтондэйл.

— Сюда! — орал полисмен.

— Милтондэйл, — гудел Дедушка.

Полисмен зашагал к машине. Это был молодой человек, не из здешних. Дедушка никогда его не видел.

— Сколько раз повторять! — сказал полисмен.

— Я не на прогулку выехал, — загудел дедушка. — У меня в машине человек умирает. Можете посмотреть. Если я его не доставлю в больницу, он и в самом деле умрет.

— В Милтондэйл ехать нельзя. Дорога закрыта. Я выполняю приказ. Пропускаем машины только с особыми удостоверениями. Сворачивайте влево. Вы других задерживаете.

— Я вам вот что скажу… — зарычал дедушка. — Это мои места! Я в этих местах сорок лет прожил. Я тут жил, когда вы еще пешком под стол ходили. Раз мне надо ехать направо, я туда и поеду!

Он бешено газанул и проскочил развилку, отбросив в сторону испуганного полисмена. Потом наддал еще, и Прескот остался позади.

— Застегните ремни, — сказал он.

До Милтондэйла было пять миль: вдоль ручья, через населенные боковые долинки, а потом через казенный лес, где, не жил никто.

Стиви свернул в свою калитку, весь потный и ругаясь вполголоса. Стиви ругался не очень страшно. Он знал несколько слов, которые считал до крайности неприличными, и когда бывал особенно зол на весь мир и его обитателей, твердил их по многу раз подряд, но тихо, чтобы не услышал кто-нибудь из взрослых. Да, он бывал зол на весь мир, но не настолько, чтобы принять за это наказание.

Он медленно обошел вокруг дома, слишком усталый даже для того, чтобы поддеть ногой пустой бидон, поднялся на крыльцо и закричал:

— Стелла Бакингем, противная, почему ты меня не подождала?

Стелла не отвечала.

— Этот дедушка Фэрхолл негодяй! Послал меня искать Питера неизвестно где, а сам даже до дому не подвез. А обещал, что подвезет.

Стелла не отвечала.

— Ты где? Да отзовись же, Стелла!

Дом поскрипывал от жары, постанывал от ветра, и никто не отзывался.

— Да ну же, Стелла! Ты что, спряталась?

Стиви обошел комнаты осторожно, готовый к тому, что Стелла выскочит откуда-нибудь, чтобы его напугать. Этого не случилось.

— Вот так так! Нет ее здесь. Где же она? Где Стелла?

Единственное живое существо в доме была кошка — она спала, растянувшись во всю длину на кровати Жюли.

— Куда она девалась?

Он снова вышел на заднее крыльцо и стал выкликать Стеллу из сада. Тут тоже никого не было, только ковры сушились на солнце.

Он налил себе лимонада из бутылки в холодильнике, зачерпнул горсть печенья из жестянки на полке в кладовой и сел закусить.

Он отлично умел проводить время один, когда играл на улице, или спускался в овраг искать червей и головастиков, или бегал с поручениями, но это было совсем не то, что остаться одному в пустом доме. Пустой дом — это ужасно неприятно, так и чувствуется, до чего он пустой, пустота всего тебя окутывает. Странная это вещь пустота!

Что случилось со Стеллой? Куда она девалась? Ведь она должна была прийти домой, вместе с ним убрать ковры, налить воды в желоба, налить дополна все ведра и что еще найдется и расставить вокруг дома, а потом слушать телефон и завтракать. Противная Стелла!

Только теперь Стиви стало тревожно от шума ветра. Ветер стучал оконными стеклами, царапал по крыше ветками серебристой березы, рождал в самых разнообразных местах самые разнообразные звуки.

— Ой! — сказал Стиви.

На холодильнике стояло радио. Он включил его, чтобы заглушить другие звуки, но шкала не осветилась.

— Гадость проклятая! — сказал он и затянул какую-то песенку, как делала его мать, когда бывала в особенно скверном настроении.

Дедушку еще два раза остановили на дороге, прежде чем он въехал в казенный лес: сначала новый полисмен, потом военный, сержант. В ответ на их вопросы он кратко излагал свое дело, добавляя нелестные слова по адресу тех, кто пытался помешать ему исполнить долг милосердия. Не одному Питеру дедушка внушал робость. Что-то в его грузной фигуре, в его огромном голосе действовало на людей устрашающе, и оба раза ему разрешили ехать дальше. На опушке леса, где дым опустился так низко, что кружил между деревьев, сержант сказал:

— Тут за двадцать минут никто не прошел и не проехал. То валом валили из Милтондэйла, а сейчас никого. Риск безусловно есть.

— Беру его на себя, — прогудел дедушка.