Поседевшая юность

Приемы самбо часто выручали Гальского. Поражение, нанесенное мальчишкой-офицером, было полной для него неожиданностью.

А Денис, еще бледный, помятый, с неутихшей жгучей болью в животе, смущенно потупился. Знал бы командир, какую оплеуху он получил от этой вражины! Болел не только живот, трудно было и рот открыть. Казалось, что нижняя челюсть вырвана с корнями.

А Назаров будто и не видел ничего. Наоборот, взглядом, жестом подбадривал его. А потом и обратился к нему.

— У врага, порой, не грех и поучиться, — молвил Назаров. — Борьбой самбо кое-кому из комсомольцев надо овладеть обязательно.

— Да какой же я враг, товарищ командир! — запротестовал Гальский.

— Фашистский боров вам товарищ. То, что я с вами вежлив, еще не значит, что вы избежите суда и наказания.

— Я готов, готов! Отвечу. Нет на мне крови. Клянусь, никого не убил. Никого из своих.

— А в старшего лейтенанта кто бросил кинжал?

— Так это ж в борьбе… Хотел только ранить.

— Только и всего? — взъярился вдруг Чулков.

Он поднял левую руку. Гимнастерка под мышкой была прорвана и залита кровью. Нетрудно было рассмотреть не очень глубокий разрез кожи и мышцы как раз на уровне сердца. Не отшатнись вовремя Денис, острый кинжал ушел бы по самую рукоятку в грудь.

Не выдержал ровного тона и командир полка. Не в силах скрыть своей ненависти, он гневно воскликнул:

— Паинька! Ей-ей паинька!.. Вон того солдата, — Назаров кивком головы указал на Сурина, — жгли на костре, и он вынес все муки ада, но сохранил верность Родине. Понятно вам, почему победили эти молодые люди, а вы оказались здесь в качестве злобного врага?

Назаров не преувеличивал. Сурина действительно пытали огнем, пытаясь вырвать тайну «секретного оружия». Случилось это еще в первые дни, когда комсомольское собрание неожиданно закончилось скоротечным, но жестоким боем. После тяжелого ранения его товарища Сергея Казакова Сурин, напрягая последние силы, старался задержать довольно многочисленную группу немцев, рвавшуюся на помощь своим. Сурин понимал, как важно ему выстоять, не дать соединиться этой группе с теми основными силами, которые пытались окружить «неполную роту», а, в сущности, горсточку комсомольцев, которыми командовал лейтенант Нестеров.

Бой тогда окончился победой комсомольцев, но дорого обошелся Николаю. В пылу схватки он не заметил как двое автоматчиков, скрываясь за деревьями и кустарниками, стали обходить Сурина, намереваюсь зайти ему в тыл. Николай понял, что уничтожить около двух взводов гитлеровских солдат ему не удастся — лес был хотя и не густой, но какой бы он ни был, а создавал скрытые к нему, одинокому солдату, подходы. Стреляя из автомата, он сразил пятерых немцев, но двоих, более опытных и хитрых, упустил.

Сурина оглушили ударом приклада в шею, а когда привели в чувство, стали пытать. После того, как не помогла нагайка, Николая привязали в дереву, развели под его ногами костер и начали задавать вопросы о тактических данных и технических подробностях реактивного оружия. Сурин диким голосом кричал от боли и все же, отвечая, нес несусветную околесицу, рассказывал устрашающие подробности еще более мощного оружия, которое только-только, по его словам, начало действовать. О «катюше» гитлеровцы в общей сложности кое-что знали. Но залп в составе полка по артиллерийской части, укрывшейся в глубокой балке, где по случайному совпадению хранилось большое количество снарядов и мин, взлетевших в тот день на воздух, изрядно напугал и гитлеровское командование.

А полковник, пытавший Сурина, как раз и хотел знать, что за страшное оружие применили против них русские? Сурина, конечно, сожгли бы заживо — полковник понял, что солдат дурачит его. Испытывая чудовищные муки, Николай ценой собственной жизни старался помочь сражавшимся товарищам. Полковник был потрясен мужеством советского солдата и не нашел в себе сил застрелить Сурина.

Подоспевшие комсомольцы отбили у мучителей Николая. Но он вырвался, догнал полковника на искалеченных ногах и задушил бы его, не потеряй сознания. Их и нашли обоих в глубоком обмороке. Пленный полковник потом не раз восхищался железной волей Сурина. Сам же Николай даже слышать не хотел похвал в свой адрес, а особенно когда его самоотверженность ставили в пример.

— Все бы на моем месте поступили также, — упорно твердил он. — Фашисты казнили мою мать и сестер. Они вытерпели муки за меня, почему же я должен быть слабее?..

…Вот и сейчас Николай с досадой отвернулся, когда на него указал подполковник.

— Ни к чему это, — пробормотал он вполголоса, но Назаров не слышал его слов. Командир полка глубоко, надрывно дышал. У него вздрагивали пальцы, когда он подносил спичку к папиросе. Командир опасался власти гнева. Он был страшен в такие минуты и, зная об этом, силой воли подавил чувство лютой ненависти к предателю. Успокоившись, он ровным голосом спросил:

— Кто ваш резидент?

Гальский испуганно заморгал, заюлил глазами.

— Ну? — негромко произнес Назаров.

— Председатель артели инвалидов в Константиновке.

— Фамилия?

— Сыпняк. Василий Игнатович Сыпняк.

— Настоящая фамилия?

— Не могу знать. Он еще с довоенки.