Порт

Но Гаврилов ясно отдавал себе отчет, что «гражданская жизнь» все-таки оказывает свое влияние. Обязанности оставались теми же, но права изменились. Они стали шире, чем предписывал устав, и возрастали год от года. За время своей службы Гаврилов видел, как растет влияние формы. Неуставной характер того права, которым он мог пользоваться в быту, был как бы следствием уважения людей к форме. Именно «как бы», потому что это уважение напоминало ему отношение младшего брата к старшему, которое не только на любви замешено. Гаврилов сам был в семье младшим и знал, что, помимо защиты, общение со старшим связано и с ограничением вольницы, и с исполнением разных домашних дел, ведущих к благополучию семьи, но которые он бы по своей охоте выполнять не стал.

Жизнь наша не стоит на месте, и движение ее таково, что люди живут все лучше и лучше, рассуждал Гаврилов, а чем лучше они живут, тем большего им хочется. И тут вырастала целая цепочка, которая, по мысли Гаврилова, связывала воедино причины и следствия. Чем больше человеку хочется, тем больше он несет через проходную; чем больше несет — тем заметней милиционер на посту и больше к нему уважения, хотя бы и показного; чем больше уважения — тем больше возникает у Гаврилова этих неофициальных прав. Отсюда и вывел он общую закономерность: раз больше у него прав — значит, больше люди воруют.

Эти отвлеченные мысли приходили на ум потому, что все, что говорил сейчас капитан Свешников, было Гаврилову хорошо известно.

Капитан Свешников собран, подтянут, энергичен. Впалые щеки его розовели от внутреннего возбуждения, и речь звучала чеканно твердо, напористо, прорываясь сквозь вечернее утомленное внимание соротников.

Говорить так долго и красиво Гаврилов бы, конечно, не смог, но смысл речи от этого не менялся — в основе его лежали факты, которые сообщил капитану старшина.

Взгляд Свешникова бегло скользил по лицам, чуть чаще останавливаясь на незнакомом строгом мужчине в гражданском, что сидел в первом ряду. Мужчина еле заметно кивал головой, выражая свое согласие.

А сам Гаврилов знал еще кое-что. После дежурства он не поленился и нашел в порту дружка своего из плавсостава, Колю Сизова, который знал этого Егорова как облупленного и никакого секрета из знакомства не делал. Он подтвердил, что мужик тот безобидный, работящий. Бич, конечно, но какой-то нетипичный, положительный, что ли: не пьет, не курит, не ворует.

Докладывая капитану Свешникову о Егорове, Гаврилов и в мыслях не имел, что дело примет такой оборот. Но недаром говорят: начальству виднее. В том, в чем Гаврилов находил возможность отличиться самому, Свешников усматривал дело, в котором могут проявиться силы и способности всего подразделения. Оказывается, о предстоящей операции были уведомлены флота и службы порта, и выделенные гражданские уже сидели «на старте», ожидая команды «марш».

Гаврилов понял смысл такой массированной подготовки. Он по себе знал: ничто так не усыпляет внимание,-не расслабляет волю и служебное рвение, как обыденность. Унылое стояние в проходной, мелкие дрязги с бабами, внимание к несунам, которые тащат рыбий хвост из порта, а бутылку в порт — от такой работы ничего, кроме скандала с женой, на ум не приходит.

Необходимо дело, серьезное, даже опасное, которое подняло бы над суетой и вынесло в трудную, рискованную жизнь, соразмерную силам и способностям каждого из собратьев. По силам надо использовать человека, хоть изредка напоминая ему об опасности, геройстве, его собственных немалых возможностях…

Свешников продолжал говорить. Круг за кругом он возвращался к известному факту и каждый раз набавлял ему значимости. Внимание сослуживцев возрастало, лица оживлялись, в глазах вспыхивало возбуждение, словно каждый уже видел себя победителем и ощущал, как обещанная награда оттягивает форменную грудь.

Гаврилову немного жаль было их всех, потому что, сами того не подозревая, они включались в игру, исход которой предрешен заранее. Гаврилов знал, как он это сделает.

Он отыскал глазами Ольгу. Она сидела рядом со Званцевой, низко наклонив голову, и время от времени вытирала пот со лба скомканным платочком. Хотя было не жарко. Весь день она вела себя странно. Когда вчера в проходной он «потрошил» того парня без документов, она вдруг ойкнула, побледнела и на вопрос, что с ней, ответила, что кольнуло в боку. Он тогда, оглядев ее пополневшую фигуру, подумал, грешным делом, что она того, в положении, и похвалил себя за проницательность. А потом, идя домой, вспомнил, что она нервничала, пока он докладывал по телефону, внимательно прислушивалась, и когда парня того он отпустил, прошептала: «Дура, зачем связалась? Шел бы себе и шел».

Гаврилов сообразил, что все это неспроста, и, придя домой, стал расспрашивать Зинаиду про тот давешний Ольгин роман с бичом. Зинаида по своей всегдашней привычке попробовала устроить ему сцену ревности, но когда он раскрыл ей карты, ситуация для него несколько прояснела: бич-то, похоже, тот же самый.