Порча

– Смотри. – Он вынул телефон. На заставке Марина в белом платье наряжала шарами елочку. – Наш Новый год.

– Было хорошо, – согласилась она. Припала к его шее, покусывая. Телефон шлепнулся на ковер. Марина, не прерывая поцелуев, погладила пальцем дисплей.

– Иди в душ, – сказала, отстраняясь.

Он поднялся, с колотящимся сердцем, с оттопыренными брюками. Марина прогнула спинку, выставляя на обозрение упругую грудь. Палец незаметно тыкался в оброненный телефон.

– Не исчезни, – попросил он.

– Я здесь, – заверила Марина.

Пару часов назад, читая записи прапрадеда, она знать не знала, чем закончится вечер.

Дверь ванной закрылась, зашумела вода. Марина подхватила мобильник. Разблокирован! Сдув с глаз упавший локон, нажала на значок социальной сети.

«Ты опять за свое? – разум заговорил голосом циничной сокурсницы. – Старые грабли? Роешься в чужом белье, чтобы портить жизнь себе и ему? Не можешь расслабляться?»

«Мне надо знать».

Не чувствуя ни капли стыда, она зашла в его переписку.

«Ты это искала?»

Это…

Она не стала вдаваться в перипетии его отношений с некой Олей и некой Кариной – хватило беглого взгляда. Брезгливо отбросила телефон. Экран погас. Марина надела халат и подошла к подоконнику. За окнами ревела вьюга.

Люди не меняются. Но в каком возрасте они костенеют? Где та точка? Может ли измениться Тухватуллин, или в тринадцать лет он обречен на душевную черствость?

«Я думаю об ученике, – осознала Марина, – не о Максе».

– Мне плевать. – Она улыбнулась внезапной легкости, искреннему и спасительному безразличию. Ему стоило приехать, чтобы в ней щелкнуло: «Все закончилось».

Марина долго всматривалась в ночь. Макс подошел, обнаженный, плавный. Взял за руки. Она оглядела внимательно и пристально его лицо в полутьме и не увидела ничего, что назвала бы родным.

– Что-то случилось? – спросил он, хмуря фаррелловские брови.

– Ничего, – ответила она со спокойной улыбкой. – Пошли трахаться.

Паша (10)

Хоронили Бобриху седьмого декабря.

«В такой день, – думал Паша, – могильщики особенно сильно ненавидят свою работу. Как лопатами разгрести мерзлый чернозем?»

«Или могилы копает экскаватор?»

Паша не знал.

С утра зачастил пушистый снежок, к полудню Горшин замело. Крупные хлопья оседали на шапках, ресницах, воротниках. Дворники проторили узкие тропинки среди сугробов, по ним во двор на улице Пионеров стекались люди. Оцепленный хрущевками квадрат стал временным склепом для заслуженной учительницы, и облачная перина накрыла его крышкой. Гроб водрузили на табуретки. Парой черных зонтов защищали от снегопада, но белые мушки были вездесущи.

Проводить Бобриху пришли соседи и выпускники разных лет. Молодые и те, кому под пятьдесят. На площадке перед подъездом теснились, тихо переговаривались. Седовласый священник читал молитву хорошо поставленным голосом, ему вторили две похожие на птиц тетки.

– Почти рэп, – прокомментировал Руд.

Русский замогильный рэп…

Школьники – в основном десятые и одиннадцатые классы – приподнимались на цыпочки, чтобы рассмотреть Бобриху, приобщиться к смерти. Трепетали траурные ленты. Свечи гасли в обледеневших ладошках. Борода священника посветлела от снежной перхоти. Никто не плакал.

Бобриха… Странно так о покойнице, фамильярно. Боброва потеряла сознание около кабинета физики. Врачам не удалось спасти, в больнице умерла.

На застекленном портрете Мария Львовна образца семидесятых, не растолстевшая еще, воодушевленная…

Учителя пританцовывали от холода за лавками. Изображали скорбь. При жизни Боброву считали чокнутой. Вон симпатичная жена Кострова, Аполлонова, Швец. Директор упросил Швец вести и биологию, и физику, пока не подыщут замену Марии Львовне.

Кто-то коснулся плеча, задумавшийся Паша съежился.

– Вот так, сынок, – сказала мама печально. – И меня когда-нибудь похоронишь.

Она потрепала его по шапке. Паша смутился и бочком, незаметно, ретировался в толпу. Он терпеть не мог прилюдное проявление чувств. А последние недели мама была какой-то навязчиво ласковой.

Опасения, что за драку в бассейне его ждет суровая кара, не оправдались. Администрация двух школ решила конфликт полюбовно, отделавшись малой кровью: Пашу отстранили от плаванья. Родители травмированного брюнета даже на собрание не явились. Физрук Мачтакова и тренер из второй школы подтвердили, что Самотин оборонялся. Пирсингованный брюнет, судя по всему, числился отъявленным хулиганом и не ходил в любимчиках у своих педагогов.

– Как ты его! – восхищался Руд. – На – лбом! Как в фильмах!

– Не знаю, что на меня нашло, – растерянно бормотал Паша. – Будто…

Будто некая сила заставила ударить брюнета, пролить кровь.

«Во славу Зивера», – мрачная шутка вызвала изжогу.

Он не дрался много лет, а, не считая толкотни в песочнице, не дрался вообще никогда.

Удивила реакция мамы. Вечером того дня она присела возле читающего книгу сына и медленно произнесла:

– Прости меня, малыш.

– За что? – Паша отложил томик Домбровского.

– Что так получилось с твоим папой.

– При чем здесь папа?

– При том. Ты из-за нас стал таким… колючим.

– Я не из-за вашего развода стукнул этого гопника.