Пора предательства

— Под этими цветами скачет Морин Монервейский, — проговорил Дьюранд, вспоминая, как чернецы дразнили его на корабле в заливе Эльдинора — поминали его «друзей и врагов». Вот и нашелся пропавший брат Дорвен — нашелся в худшем из мест.

Ламорик отвернулся от окна и войны.

— Дорвен, как ты попала сюда? Откуда ты тут — в такой момент?

— Лорд Морин ни за что не поступил бы так, — заявил Саллоухит. — Он сын своего отца.

Дьюранд вспомнил старого герцога Северина, отца Морина. Почтенный герцог Монервейский прожил семьдесят зим, ни разу не нарушив своего слова. Морин не мог отличаться от него в этом.

— Морин не явился к Орлиной горе, — проговорил Дьюранд.

Хонфельс помертвевшим голосом, сам не веря себе, высказал единственное напрашивающееся объяснение.

— Монервей восстал против короля.

Дорвен молчала. В маленькой комнатенке была жесткая кровать. Стены выкрашены в ярко-желтый цвет.

— Что ты тут делаешь? — снова спросил Ламорик. — Ничего не понимаю.

Он смотрел на жену так, точно видел ее впервые в жизни.

— Надо вывезти тебя отсюда. Мы сдадимся на милость Радомора. Он не убьет тебя вместе с остальными.

Дорвен шагнула вперед, положила ладонь на щеку мужа.

Дьюранд отвернулся. У него закружилась голова.

В промежутках между домами и лавками он видел серые участки стен. Теперь, с высоты, на большем расстоянии, то, что спервоначалу показалось просто расплывчатыми пятнами, стало высокими остроконечными буквами — буквами, что соединялись в одну общую цепь за домами. Всякий, кто не слишком бы отвлекался на армию за стеной, сразу увидел бы эту Цепочку. Размашистые штрихи опоясывали весь Ферангор, тянулись по верхней и нижней стене, очень напоминая когтистые тени, кружащие рядом.

Лестница заскрипела под чьими-то ногами.

Все собравшиеся в комнате повернулись в ту сторону. В низкий дверной проем, пригнувшись, втиснулся Конран.

— Они пометили город кровью, взятой из сердца, — пророкотал он. — Воронье слетается на стоны умирающих. Улицы пьют нашу кровь. Только теперь — впервые за все годы с тех пор, как «Колыбель» причалила к берегу. Только теперь, когда от древних уз остались одни обрывки, могло свершиться подобное зло! Радомор обрушил на Эррест саму Преисподнюю!

— Нет, — промолвил Ламорик. — Нет.

— Мы на его алтаре, и огонь уже зажжен, ваша светлость.

Ламорик посмотрел на Дорвен. Она придерживалась рукой за шест балдахина над кроватью, очень прямая, но очень маленькая. С человеком, способным превратить свой город в алтарь дьявола, никаких переговоров не будет. Никакой пощады — никому.

Саллоухит выступил из тени.

— Ваша светлость, остается еще один путь к спасению.

Теперь он уже не поглаживал узкую бородку и не складывал пальцы домиком.

— Какие еще шансы вы тут усматриваете? — с нажимом спросил Ламорик. — Что за возможности заставляют вас отводить глаза и нервно сглатывать? Уж говорите начистоту.

— Ваша жена. Она дочь Монервея.

Саллоухит бегло глянул на Дорвен.

Лицо Ламорика стало белее мела, но Саллоухит не оробел.

— Я вовсе не горжусь тем, что мне пришла эта мысль. Однако же, должен сказать, мы можем заключить сделку. У нас в руках его дочь. Старик ни в чем нам не откажет.

Ламорик перевел взгляд с барона на свою жену.

— Возьмем ее в заложницы? И я пошлю своего глашатая — например, сэра Дьюранда? И он скажет лорду Северину: выпустите нас из западни, а не то его светлость, Ламорик Гиретский, убьет вашу дочь? Собственную жену?

Саллоухит легонько поклонился.

Ламорик шагнул к барону.

— Дьюранд может передать им ее ухо — как доказательство того, что она и вправду у нас. А не то вывесим ее на стене, когда Дьюранд отправится с этим поручением. — Он отвернулся от Саллоухита. — Мы не разбиты. Мы пережили осаду Акконеля. В конце концов Радомор сам станет поживой ворон!

Он снова повернулся к барону.

— И Дорвен здесь нет. Слышите? Уж коли у вас на устах такие речи. Я убью всякого, кто посмеет заговорить о ней. Мы еще поджарим Радомора на собственном его алтаре — и покончим с дьяволом раз и навсегда!

28. УСТУПЫ ФЕРАНГОРА

Ламорик вырвался на улицу с громким кличем:

— К верхним воротам! К верхним воротам!

Воины, покинув тысячи укромных уголков, куда забились отдохнуть и укрыться от стрел, встали и кинулись на улицы.

Отважнейшие мужи Гирета мчались на приступ, размахивая над головой секирами и топорами — хотя с укреплений на них обрушивались потоки кипящей воды и огромные камни. На улицах бурлил бой. Воины Ламорика отчаянно сражались, продвигаясь по телам павших товарищей. Лорды Гирета громогласно выкрикивали приказы. Гиретские лучники обрушивали тучи стрел на верхний уровень крепости; стрелы летели над толпой, отскакивали от каменных стен или же впивались в живую плоть ирлакцев.

И все это время септаримы не прекращали молиться — даже когда стрелы валили их наземь, а темные письмена извивались на стенах.