Пора летних каникул

И так и осталось непонятно, что он этим хотел сказать. Затянул свою выматывающую душу песню свистящий, визжащий голос...

Бомба летела долго, целую вечность. Она свистела на все голоса. У меня дрожало в колене, съежились внутренности. В голове лишь одно: «Господи, пронеси! Господи, пронеси!..»

Щель качнулась, застонала, взвизгнула детскими голосами, с перекрытия посыпалась земля.

«Пронесло!»--восхитился я. и тут же осознал всю глубину своего морального падения. Страх смерти заглушил во мне безбожника. До чего же я подло поступил, обратившись к богу! Двуличный трус, ты и бога обманул — не веришь в него, а как приперло, и о нем вспомнил на всякий случай. Комсомолец липовый! Обманщик. Обманул комсомол?! Господи, пронеси, да? Значит, притворялся, будто нисколечко не веришь? Узнал бы об этом Павка!..

«Павка!»—мне припомнились огненный ком, удар в грудь, безжизненные тела товарищей. Я тихо всхлипнул.

— Что с тобой?— шепотом спросил папа. Так же шепотом я стал рассказывать.

— Дурак!—оборвал меня папа.— Пошли... живо! Он находился у ступенек, и поэтому нам удалось протиснуться наружу.

— Бегом!— скомандовал папа. Он бежал тяжело, с одышкой и все-таки изредка выдыхал зло: «Дурак! Товарищей бросил».

В городском парке разыскали нашу скамейку, но трупов не обнаружили. Грохнула еще бомба, должно быть, здоровенная, но, к счастью, далеко. Отлежавшись, мы продолжали поиски. В темноте я оступился, вскрикнул от неожиданности, упал на что-то мягкое.

Мягкое тоже вскрикнуло — голосом Вильки:

— Ой!.. Дьявол! Кто это на своих кидается?!

В ровике, куда я угодил, сидели три моих «мертвеца». Забыв о бомбежке, мы загалдели:

— Куда ты исчез, Юрка?

— А вы куда?

—- Никуда. А ты куда?

Папа показал себя молодцом. У меня буквально мурашки по спине бегали — так я боялся, что он расскажет о моем позорном бегстве с вверенного мне поста. А он оказался дипломатом, помалкивал, выжидая, пока ребята выложат все. А они-то старались вовсю. Когда ударила бомба, их, как и меня, шмякнуло оземь. И они тоже_ решили, что убиты. И поэтому долго лежали, не шевелясь, и, конечно же, дрейфили отчаянно, не хуже моего! А когда поднялись — ахнули: исчез Юрка Стрельцов, разнесла его бомба в дым!

— А ты, оказывается, живой!— восхищенно крикнул Павка.

Глеб все же смотрел на меня как на привидение и недоверчиво покачивал головой. Вилька хлопал по спине и приговаривал:

— Ай, молодец! Ай, чертяка!

И тут папа показал себя просто великолепно. Он сказал:

— Юрка не только чертяка. Едва он увидел вас, растерзанных и поверженных в прах, он побежал за помощью, чтобы спасти то, что от вас осталось/Естественно, он обратился ко мне — старому солдату. Мы, правда, малость замешкались... пришлось доставлять в укрытие женщин и детей,— папа ехидно щипнул меня за руку,— новее же мы поспели вовремя. Так-то вот, аники, они же воины.

Бомбежка была странная. В небе гудело, но бомбы больше не падали. Мы выбрались из ровика, сели на скамейку. Друзья мои конфузились. Они понимали, что сплоховали. Павка нахохлился.

Едва утренний туман заволок Днепр, исчезло и нудное «Ззу-у-уз-з*у-у...»

Папа давно ушел домой, а мы все сидели. Товарищи с завистью разглядывали мое дергающееся веко, разорванную губу и расцарапанное ветками лицо.

Я ликовал.

Утром Софья Борисовна (она все-таки хорошая тетка, если бы не война) зашила мне губу, помазала йодом ссадины. Веко продолжало дергаться. Настоящая контузия! Соседские ребята ходили за мной гуртом.

В городе только и было разговоров, что о бомбежке. Старые и малые бегали смотреть на воронки, собирали осколки, судачили насчет того, что, мол, прилетел герман, а стрелять в него не из чего.

Ходили самые разноречивые слухи... Немцы выбросили парашютный десант на Хортицу... В город проникли диверсанты!.. Неизвестные в гражданском разбрасывают в щелях комки ваты с чумой и сибирской язвой.

Началась волна шпиономании, и я стал ее жертвой. Мы бродили по городу в поисках разрушений. Их оказалось до обидного мало. Говорили, правда, что угодило в плотину и затон с турбинами, но там было оцепление.

Павка предложил осмотреть район железнодорожного моста.

Возле здоровенной воронки толпились мальчишки. Спускались на дно ее, искали осколки. Мы тоже занялись делом.

Павке повезло, он подобрал фиолетово-сизый кусок стали величиной с кулак — зазубренный, с колючими коготками. Если понюхать его — пахнет кислым, вонючим.

Мы нюхали осколок долго, с наслаждением.

— Диверсант!—раздался вдруг звонкий ребячий голосок.— Дядя, смотри — диверсант.

Я оглянулся и обомлел: белесый мальчуган лет десяти показывал на меня пальцем. Усатый дядек в замасленной кепке машиниста открыл от удивления рот.

— Диверсант?!

— Диверсант, дяденька, диверсант!— заверещал сопливый Шерлок Холмс, испуганно вращая глазами. Голос его срывался от ужаса и восторга.— Смотрите, дяденька,— настоящий немец-перец-колбаса, и морда вся изодрана, это он, наверно, брякнулся, когда ночью с парашютом прыгал!..