Пора летних каникул

— Напротив, очень логично. Если бы существовали армии не самые сильные в мире, то исход сражения был бы заранее известен. А зачем, спрашивается, лезть воевать, коли знаешь, что тебе надают в хвост и в гриву?

Ошеломленный Глеб подумал, подумал и согласился: все вроде логично.

Тут уж папа расхохотался:

— Логично, говоришь?.. Ай да Глеб! Это же я тебе Анатоля Франса подсунул. Читал «Остров пингвинов»?.. Не читал. Великолепная сатира. На Гитлера, на Муссолини, на самураев, на всех...

— И на нас?— спросил Павка невинным тоном.— И у нас армия самая сильная в мире?

— Ишь ты какой ядовитый! И в самом деле. Много насчет непобедимости трубили. Но мы — совсем другое дело. Красная Армия — зарубите себе это на носу — сильнейшая.

— А отступает... Зачем отступает?

— Придет время, пойдет в наступление. Наша армия — это народ. А народ непобедим. Трудно нам придется, хлебнем горя.. Но победим, это точно.— Папа помолчал, добавил тихо:— Жаль мне вас, ребятки... Все я знаю. Знаю... на войну собрались — варенье, печенье ' запасаете, конфетки... Эх вы, сладкоежки...

— Мы не на войну!—нахально соврал Павка.— Мы так просто, на всякий случай... Война все-таки.

— Ладно-ладно,— папа закурил папиросу. Во тьме затеплился огненный кружочек.— Только без вранья. Не раззвоню, не бойтесь. Я ведь понимаю вас. Добрые ребята. Все понимаю. Одного не могу сказать: идите, ребята, одобряю. То есть, я хочу сказать,— одобряю ваш порыв... страшновато мне... за вас. Мальчишки вы, все вам нипочем, все на одной ножке... Вот Юрка, к примеру... Ослиное упрямство. Не пустить — назло сбежит. Так уж лучше по порыву сердца... Понимаю... Короче говоря, я ничего не знаю.

Он окончательно запутался, ткнул в пепельницу папиросу и, потянувшись, за второй, закончил сердито:

— Хватит лясы точить. Спать пора. Дома:то предупредили, что у Юрки ночевать останетесь?

— Предупредили,— с готовностью ответил Вилька.

— Ну, так давайте на боковую. Мне вставать рано, а вам завтра ночь не спать, зажигалки караулить.

Мы расстелили одеяла на полу террасы. Спать не хотелось. Вилька тихонько насвистывал, Глеб ворочался с боку на бок. Рядом со мной посапывал Павка.

— Юрка, а, Юрка!—Павка слегка подтолкнул меня в бок.— Ты не спишь, а?

Я сделал вид, что сплю.

— Мировой парень,—раздался голос Вильки.— Повезло Юрке.

— Ты о чем?— поинтересовался Глеб.

— Ни о чем, а о ком. Отец Юрки — что надо.

— М-да,— согласился Глеб.— Свой старик. С головой.

— А мой,— вздохнул Павка,— если б узнал... Крику бы было! «... У меня — сердце! Ты маму в гроб загнать хочешь», — очень смешно пропел Павка.— Толковый мужик Антон Васильевич. Большевик.

Я лежал, затаив дыхание, и меня распирала гордость. Гордость за папу.

Дни летели стремительно, неудержимо — успевай только обрывать календарные листки. Война приближалась к нашему городу. Бои шли пока в районе Могилев-Подольского, но теперь мы научились читать между строк: фашисты жали на всех фронтах. Раненые прибывали и прибывали. Они привозили страшные вести: фашисты сжигают города и села, бомбят санитарные поезда, приканчивают раненых и пленных, мучают, вешают женщин, стариков, детей...

Об этом сообщали и газеты. Но в какое сравнение может идти скупая информация с живым свидётельством очевидца!

— Отбили мы у гансов сельцо — сердце зашлось: девочка в петле, а рядом ребятенок — вместо головы каша. Тигра лютая — и та смирнее. Посмотрел я все это, и душа загорелась. Шасть в сторону, а там сплошной ужас... люди навалом лежат, скорчились, и ничего на них нет, даже кожи, одно горелое мясо, потому как это были пораненные бойцы, а их зверье фашистское заперло в школе да и спалило школу вместе с бойцами...

Такие рассказы пугали. Но это уже был особый испуг— он рождал ненависть, злобу. Мы все яростней наседали на Вильку, обещавшего обмундирование, называли его трепачом, упрашивали. Вилька слонялся у санитарных поездов, ловко избегая встреч с бойцами железнодорожной охраны. Все же он на них напоролся. По нему даже стреляли.

Он прибежал к нам со свертком под мышкой — счастливый донельзя.

— Вот! — Вилька бросил под яблоней сверток.— Два комплекта. С пилотками. Теперь у нас восемь пилоток.

— А сапоги?—деловито осведомился Павка.

— Сапоги сами доставайте. Вам есть где — у папаш. Глеб не удержался, съехидничал:

— Хорош у меня видик будет: две пилотки на голове, сапоги — и все. Фашист как увидит — до самого Берлина драпанет...

— А ну вас к лешему.— Вилька обиженно скривил губы.— Нет чтобы спасибо сказать!.. Вы думаете, форма на полу валяется? Я уж санитаров и так уговаривал и эдак, деньги предлагал. А они гонят. Хорошо хоть на одного набрел... подобрее. Вижу — нос помидорный. «Ну,— думаю-,— пофартило!» Я ему — денег, за пол-лит-рой сбегал... Дал он мне два комплекта, говорит: «Бери, ежели надо. Все одно они осколками попорчены и малость в крови Постирай, зашей и носи на радость маме».

Вилька увидел наши кислые лица и заторрпился:

— Нет, честное слово, носить можно. Я еще два комплекта достану. Трудно больно. Охрана... Сегодня как заорут: «Стой! Стрелять буду!», как жахнут. Пуля «фьють» у самого виска...