Попытка возврата

Пучков тоже весь извертелся, держа оружие на изготовку и пытаясь понять, откуда может грозить опасность. А у меня вдруг ослабли ноги и защекотало в носу от внезапного понимания, ИЗ-ЗА ЧЕГО ИМЕННО поднялась канонада. Секунд десять я, скрывая выступившие слезы, молча смотрел на еле видимые в свете солнечного дня осветительные ракеты, взлетающие то тут, то там, а потом, встав, попросил у Лешки:

— Ну-ка дай мне автомат…

И, взяв у удивленного Гека «калашников», выпустил в небо весь магазин. Потом уронил ствол на гравий дорожки и, обнимая друга здоровой рукой, проорал, срывая горло:

— Победа!!! Мужики, ПОБЕДА!!!

* * *

17 сентября 1944 года. Город Берлин

— Ты куда поехал, нам в другую сторону надо!

— Ничего подобного, вон надпись, специально для тупых!

— Сам дурак! Эти надписи тут на каждом доме намалеваны!

— Отставить базар!

Гусев начальственным рыком прекратил разборку между Геком и Змеем, а потом, сверившись с картой города, приказал молча сидевшему за рулем Марату:

— Налево поворачивай.

Командир, как обычно, не ошибся, и поэтому буквально через пять минут наш «УльЗиС» выехал на большую, заваленную обломками строительного мусора и подбитой техникой площадь, по которой активно перемещались целые толпы народа в военной форме. А всю противоположную сторону этой площади занимала до сих пор дымящаяся громада рейхстага. Подъехать ближе было невозможно, поэтому мы вышли из джипа и пошли дальше пешком. Шли, сопровождаемые песней, льющейся из репродукторов агитационной машины, стоявшей тут же. Только что закончился «Синий платочек», и вдруг, после непродолжительного шипа, заиграла настолько знакомая мелодия, что я даже споткнулся от неожиданности. Ух ты! А я думал, что «Как, скажи, тебя зовут?» впервые прозвучит только на параде в Москве. Но, видно, Верховный решил кое-что переиграть. Скорее всего потому, что песня «День Победы» очень понравилась ему при первом же прослушивании, а эта, как гораздо менее официозная, уже не вызвала такого всплеска эмоций. Вот он и разрешил ее запуск «в люди» досрочно. Но мне звучащая сейчас мелодия почему-то была гораздо ближе утвержденного лично Иосифом Виссарионовичем марша московского парада, коим и должен стать «День Победы». Может быть, как раз своей меньшей пафосностью и большей лиричностью. Наверное, поэтому и я, и мои друзья, не сговариваясь, остановились, вслушиваясь в эти слова:

Было много трудных дней,
Будет много трудных дней,
Значит, рано подводить итоги.
Вот и встретились мы с ней,
Вот и свиделись мы с ней
Где-то на проселочной дороге.

Только несколько минут,
Только несколько минут
Между нами длилась та беседа.
Как, скажи, тебя зовут?
Как, скажи, тебя зовут?
И она ответила: — Победа!

Под шинелью на груди,
Рядом с сердцем на груди
Скромные солдатские медали.
Только ты не уходи,
Больше ты не уходи,
Мы тебя в окопах долго ждали.

За тебя в огонь и дым,
Шли вперед в огонь и дым
Моряки в изодранных бушлатах.
Это именем твоим,
Светлым именем твоим
Бредили солдаты в медсанбатах.

А когда щипающий за душу марш сменился на разудалую «Ехал я из Берлина», то так же, не сговариваясь, пошли дальше. Только сразу к рейхстагу подойти не удалось, из-за того что нам постоянно преграждали дорогу… Поэтому мы пили сначала с какими-то танкистами, потом с целой толпой военных корреспондентов, которых сменили непонятно откуда взявшиеся мореманы. После этого пьяная и развеселая пехтура, с которой тоже пришлось вмазать, долго и упоенно качала Гусева.

Но минут через сорок мы все-таки дошли. Одна рука у меня была на перевязи, зато во второй я крепко сжимал банку с краской. Потом мы долго выбирали подходящую колонну, потом искали лестницу, но в конце концов все было готово, и я, зажав в зубах кисточку, полез наверх. А когда долез, повесил банку на гвоздь и, макая кисточку в ярко-белую краску, стал выводить на закопченной колонне:

РАЗВАЛИНАМИ РЕЙХСТАГА — УДОВЛЕТВОРЕН!

И подписи — Гек, Шах, Змей, Колдун, Фауст, Гамаюн, Жан. Осназ СВГК[56] СССР.

Эпилог

19 февраля 1994 года.

Тридцать пять километров северо-западнее Сталинграда.

Окрестности деревни Малеевка