Попытка словаря. Семидесятые и ранее

Главное же, Набокова тошнило от идеологии, которая в разных обличьях и под разными именами доминировала и доминирует в России – «смесь монархизма, религиозного фанатизма и бюрократического раболепства». Его прямыми врагами были «русские патриоты», убийцы его отца, которых он неизменно сатирически изображал во многих своих произведениях. Например, в рассказе «Образчик разговора, 1945» один из персонажей разглагольствует: «Я белый офицер и служил в царской армии, но я также русский патриот и православный христианин. Сегодня в каждом слове, долетающем из отечества, я чувствую мощь, чувствую величие нашей матушки-России. Она опять страна солдат, оплот религии и настоящих славян».

… Набоков так и не решился приехать на родину туристом, даже тогда, когда это стало возможным. Едва ли, живи он в наши дни, Набоков удостоил бы своим визитом сегодняшнюю Россию, где, как сказано в его стихотворении 1944 года «О правителях», снова путают понятие власти и понятие родины и где так и не выполнено политическое завещание великого писателя и либерала: «Портреты главы государства не должны превышать размер почтовой марки».

Немного другая история – у тех из блестящей плеяды родившихся в конце века, кто остался в России. И здесь надо заметить, что для XX века в России неактуально хрестоматийное противоречие поэт и чернь, пиит и толпа. В России даже замкнувшиеся в башне из слоновой кости поэты выражали если не мнение народа, то его страдания. Особенно если башня из слоновой кости называется «Будка» в Комарово. Особенно если страдания связаны с ГУЛАГом. Особенно если поэта зовут Анна Ахматова. Для русского поэта актуально другое противостояние – поэт и «эффективный менеджер», то есть – Сталин.

Вся великая четверка русских поэтов XX столетия так или иначе отталкивалась от Сталина, противостояла ему, сосуществовала рядом с ним. Гибель в лагере Осипа Мандельштама, самоубийство Марины Цветаевой, травля Бориса Пастернака и Анны Ахматовой – все это список преступлений советской власти. Сталин если и не знал точную цену четырем гениям, то, во всяком случае, догадывался об их масштабе. «Он ведь мастер? Мастер?» – едва ли не с мистическим ужасом спрашивал вождь у Пастернака о Мандельштаме в их знаменитом телефонном разговоре. Пастернака Сталин называл «небожителем», к Ахматовой он и его подручные относились как к не поспевающей за временем декаденткой, одновременно «блуднице» и «монахине». Андрей Александрович Жданов в своем знаменитом докладе о журналах «Звезда» и «Ленинград», зачитанном вскоре после принятия соответствующего постановления, назвал ее «взбесившейся барынькой», «мечущейся между будуаром и моленной». Вообще в отношении сатрапов к Ахматовой было что-то щемяще-эротическое, и тот, кто писал Жданову доклад, или сам Андрей Александрович очевидным образом тайно любил поэзию Анны Андреевны.

В итоговом тексте доклада со вкусом цитируются строки:

Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь
И ночей наших пламенным чадом…

Пламенным революционерам, заточенным в свои ледяные кафкианские замки, явно хотелось такого же пламенного чада. А с каким горячим чувством – завистливым, едва ли не ностальгическим, в каких подробностях Жданов описывал мир Ахматовой: «Помещичьи усадьбы екатерининских времен с вековыми липовыми аллеями, фонтанами, статуями и каменными арками, оранжереями, любовными беседками и обветшалыми гербами на воротах».

Но Жданов описывал мир ранней Ахматовой. По счастью, он не подозревал о существовании поэмы «Реквием». Что же до обветшалого герба на воротах, то через жизнь Ахматовой прошел один такой – герб графов Шереметевых размещался на Фонтанном доме, где она много лет жила в Ленинграде. Девиз герба «Deus conservat omnia» – «Бог сохраняет все», он же эпиграф к «Поэме без героя», двадцать лет тому назад, к 100-летнему юбилею Анны Ахматовой, вспомнил Иосиф Бродский:

Бог сохраняет все; особенно – слова
Прощенья и любви, как собственный свой голос.

Из этого стихотворения строка, исчерпывающе определяющая значение Ахматовой для России: «… в родной земле, тебе благодаря обретшей речи дар в глухонемой вселенной».

Ахматова не согласилась бы с Иосифом Бродским, который в Нобелевской лекции сказал: «Лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии». Она как раз взяла на себя бремя второй роли – начиная с давнего «Мне голос был… Отставь Россию навсегда» и заканчивая эпиграфом к «Реквиему»:

Нет, и не под чуждым небосводом
И не под защитой чуждых крыл, —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.