Попугай с семью языками

Оказавшись перед «Ареналем», яйцо рассыпалось на множество мух, облепивших стены и крышу. «В бой, отважные циркачи!» — загремел немец и, увлекая за собой клоунов, бросился к зданию, где женщины пытались проделать бреши в жужжащей завесе. Резкими рывками им удалось вырвать ружья. Не выпуская стволов из рук, паяцы повалились в грязь — вместе с десятью разъяренными проститутками. Сражение было прекращено ввиду прибытия полицейского грузовика. Образовалось три группы: паяцы, сгрудившиеся посреди улицы; шлюхи, потрясавшие кулаками; и служители порядка, не знавшие, тащить в грузовик или любезно приветствовать Китаянку, Лолу, Замарашку, Бандитку, Паразитку, Длиннорукую, Мордашку, Бомбу, Шахтерку и Тигрицу. Но тут перемирие было нарушено. С воплем «Мерзавки! Меня не испугают десять коров сразу!» Эстрелья Диас Барум скинула свой костюм, общий с Марсиланьесом — «Бешеным конем», — и, голая, с лобковыми волосами, вставшими дыбом, так, что они завились в шарик, кинулась на противниц. Последовала свалка, под звуки ударов и крики боли. Понемногу тела падали, одно за другим, пока не показалась довольная Барум, счищая кровь с рук и груди. Поскольку Сепеды с ними не было, полицейские построились не колонной, а шеренгой и окружили поэтессу. Один из них, подгоняемый дубинками товарищей, попробовал отдать приказ:

— Сеньора, вы задержаны за оскорбление общественной нравственности!

В гневе оттого, что, воспользовавшись передышкой, шлюхи убежали и заперлись снова, Эстрелья взяла несчастного за шею и, словно тараном, принялась колотить его головой в дверь «Ареналя». Зааплодировал один Марсиланьес, прочие же паяцы стали увещевать ее не делать этого. Карабинеры, решив, что те заодно с Эстрельей, атаковали их.

Столкнувшись, каждая из групп обрела энергию пушечного снаряда — и дверь была выбита. Десять куртизанок и Гаргулья стояли посреди танцевального зала вокруг обнаженной великанши, державшей на руках седовласого младенца!

Все уже собирались уйти, совершив острожный полуоборот, когда великанша воззвала:

— Деметрио, повелитель мой!

С немалым трудом Ассис Намур узнал Энаниту в этой громадине, и так как она зримо воплощала его юношеские сексуальные фантазии, у него потекли слюни от желания. Бледный, растерянный, он обратился к прошлому, потом к будущему, собрал все воедино и, распахнув объятия, двинулся к своей Венере. Выстрел оторвал ему кусочек ногтя. Гаргулья проревела:

— У вас три секунды, чтобы очистить храм! Раз… Два…

Не дожидаясь слова «три», все высыпали обратно на улицу, обеспокоенные состоянием Деметрио: голосом, идущим из самых яичек, тот требовал решительной атаки. Паяцы убедили карабинеров встать под командование фон Хаммера. Последний, позаимствовав форменную фуражку, преувеличенно хромая с целью придать себе грозный вид, построил полицейских и непререкаемым тоном — в голосе его проскальзывали лающие нацистские нотки — приказал всем занять стратегические позиции в течение пяти минут. Под его команду «Готовься. Целься. Пли!» перестрелка возобновилась. От Сфинкса полетели щепки. Поглядев на циркачей, немец, рисуясь, бодрой рысью направился к двери, полагая, что шлюхи, устрашенные подавляющей мощью противника, выкинут белый флаг. Что-то белое действительно показалось, но не из двери, а из дырок, проделанных пулями: то был густой дым. Вскоре все увидели и пламя. Пожар разгорался так быстро, словно в огонь плеснули керосина. Женщины устроили самосожжение!

Деметрио обнял собаку и вернулся к прежнему безразличию Ассис Намура. Скрестив ноги, он наблюдал, как в очистительном огне Майи исчезает очередная его иллюзия.

Полицейские отправились за пожарными. Пламя было настолько высоким и мощным, что бригада, прибывшая со шлангами и топорами, обнаружила лишь развалины. При поисках не было найдено никаких скелетов — только крышка люка в полу: она вела в туннель и дальше — в подземную трубу канализации, такую широкую, что по ней могла проплыть лодка.

Паяцы дали показания в полицейском комиссариате. Во все окрестные деревни были разосланы описания великанши, младенца-старика, Гаргульи, немой Наставницы и ее товарок. Актерам посоветовали как можно скорее убрать холодный труп их товарища и похоронить его во избежание осложнений.

Трепеща, Непомусено Виньяс последним вошел в помещение. Неверным шагом мученика он приблизился к сотруднику комиссариата, что-то заносившему ржавым пером в засаленную тетрадь.

— Ваше имя, сеньор?

— Непомусено Виньяс, ваш покорный слуга… и слуга угнетенного народа!

— Потише, я не глухой. Как вы сказали?

— Непомусено Виньяс, ваш покорный слуга и слуга уг.

— Спасибо. Место рождения?

— Темуко. Но я считаю своим долгом заявить, что.

— Отвечайте только на заданные вам вопросы. Род занятий?

— Поэт. Известный певец задавленных народных масс!

— Вот как? Не знал, что в Темуко случилось землетрясение.

— Довольно! Мне есть что вам сказать!

— Извините. Тетрадь закончилась, я освобождаю вас от дачи показаний.

— Требую справедливости!

— Я же сказал, тетрадь закончилась. Не думаю, что вы прибавите что-нибудь к картине происшествия.