Попугай с семью языками

Тело уже остыло. Ла Кабра скончался. Святой Иосиф заслужил это. Он уже давно одолел врага, метлой, где прутиками были молитвы, очистил все вокруг себя, осветил каждый темный уголок, притушил жажду познания и принес сладость неведения. «Ты знаешь — я не знаю. Ты чувствуешь — я лишь передаю другим твою Любовь». И вот он совершает то, к чему готовился всю жизнь — струйкой дыма переносится в мир иной. Траур остался позади; впереди были ангельские рати. Сперва прилетели духи повседневности: хлебный эльф, винная ундина, яблочная саламандра, — а затем, посреди этих посланцев стихий, возник его собственный ангел-хранитель и прикрыл двумя крылами из плоти. После этого явились галактические сущности, звездные игрушки, апокалипсические грумы, светозарные полковники, небесные сокровища. Он был точкой, был ничем — жалкий обломок, молящий о помощи: «Ты — все, я — ничто! Научи меня умирать!..». Вскоре он с шумом вошел в темную реку и понял, что раздет. Рядом — никого. Флюид, подхвативший его, был едче кислоты… Его воспоминания, его боль. Мать, глотавшая кока-колу при помощи своего лона; мессы Армии спасения; собака, подложенная ему в колыбель для тепла и заразившая его чесоткой; насмешливые рожи мясников, продававших требуху «для котов», зная, что это мясо — главная пища для семейства; соревнование с другими официантами — кто воздвигнет на столе самую высокую башню из пивных банок; раздоры с Хумсом; побои, полученные в Поэтическом обществе; опухоль в мозгу; Энанита, Кристобаль Колон, Святое Семейство!.. Зверская комедия! И этот мудак, Святой Иосиф, отказывает мне в праве на смерть! Это я, Ла Кабра! Я растворяюсь в грязи и вони! Но как умереть, если я не жил? Меня обманули. Я был рожден обычным плотником, а не святым заступником. Делать простые и прочные столы, стулья, кровати: вот мое изначальное призвание. Зачем столько страданий, если они не мои? Нет! Не хочу исчезать!.. Я все еще жив!

Он плыл против течения, зная, что исток реки — не в Назарете, но в мерзкой талькауанской луже. Может быть, еще не поздно вернуть себе собственное тело.

Когда Непомусено Виньяс наконец-то отдышался и селезенка чуть отпустила, он сделал глоток вина — такой длинный, что рассказ его перемежался непрерывной икотой. Он и его приятель Вальдивия, с которым он согласился на ничью из-за его врожденного увечья, — почтенные граждане, бежавшие от закона, две невинные стрекозы, внезапно превратившиеся в жалящих ос.

— И наконец, перехожу к самому существенному: один из ваших артистов лежит в агонии прямо перед мифическим животным, которого я изображаю на стене «Ареналя»…

Вальдивия, до этого дремавший после выпитого вина, внезапно очнулся, поняв, что его лишают всех заслуг. Но протесты хромоногого были заглушены шумом, который паяцы подняли перед баром. Председатель предложил секретарю присоединиться к ним, но двигаться неспешной рысью, чтобы не разбить найденные ими под стулом две бутылки вина.

Ла Кабра уже был мертв. К телу не захотели притрагиваться. Деметрио в сопровождении черной собаки пошел за полицией. Пирипипи вместе с Эмми и Эммой принялся наигрывать свой вальс. Виньяс объяснил, что слышались звуки потасовки, но ни дева Мария, ни младенец Иисус заведение не покидали. Закрытые окна и двери вызвали у всех самые мрачные предчувствия. Постучали в дверь. Нет ответа. Бросили в ставни несколько камней. Молчание.

Пришлось взять в цирке топор. При первом же ударе ставни отворились, из окон высунулись ружейные стволы, а также перекошенное лицо Гаргульи, заоравшей своим прежним голосом старой шлюхи:

— Брысь отсюда, а то надерем задницу!

— Но Энанита и ребенок.

— Никакой Энаниты здесь нет и ребенка тоже! Убирайтесь!

Фон Хаммер тоже обрел свой прежний голос нациста:

— Старая калоша! А ну давай: мои яйца против твоих пулек! Если не отдашь нам кое-кого, мы разорвем тебе кое-что! Так что закрой пасть и открой дверь.

Раздалась стрельба. Паяцы побежали прочь — туда, куда не доставали пули. Кучка камней, лежавшая неподалеку, едва могла защитить всех. Каждый, толкая других локтями, старался устроиться поудобнее. Осмелевшие девицы стали целиться тщательнее. Виньяс и Вальдивия, обнаружив несомненные таланты в области вольной борьбы, барахтались в груде тел. Лаурель Гольдберг, сделавшись Ла Роситой, зачастил молитву:

— Пресвятое копье святого Георгия, спаси нас от убийственного града! Сотвори чудо!

Непонятно, из-за молитвы или по другой причине, но чудо случилось: в воздухе показалось громадное зеленое яйцо, медленно плывущее со стороны моря!