Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки

Рот так и не получил Нобелевскую премию, хотя писатель, в один ряд с которым его всегда ставили – Сол Беллоу, – стал ее лауреатом еще в 1976-м. Наверное, Нобелевский комитет воротил от Филипа Рота нос из-за одной-единственной сцены в его прозе – мастурбации героя романа “Случай Портного” с использованием куска печени, который был потом подан к семейному еврейскому столу. Еврейский юноша Александр Портной стал для Филипа Рота тем же, чем девочка по имени Лолита для Владимира Набокова, – поводом для скандала, запретов, упреков и всемирной славы. Как заметила одна критикесса, иронизируя над самой собой, читать девушке в восемнадцать лет “Портного” – это все равно что читать девочке в пятнадцать лет “Лолиту”: как ужасно узнать, какими глазами смотрят на нас мужчины. Но является ли Нобелевский комитет девушкой восемнадцати лет? Набоков без Нобеля, Рот без Нобеля – зачем вообще тогда нужна эта премия?

Филипа Рота, “заглянувшего в самое сердце американского еврея”, после “Случая Портного” обвинили в антисемитизме: он показал быт – смешной и трагический – американцев-евреев, выходцев из Европы, слишком откровенно. Его проза была, с позволения сказать, фаллоцентричной, все мужские персонажи помешаны на сексе. Но ведь главный персонаж Сола Беллоу Мозес Херцог помешан на нем в не меньшей степени. У другого нобелевского лауреата – Исаака Зингера – многие герои такие же. А у смертного одра Рота его биограф Блейк Бэйли насчитал нескольку штук girlfriends сразу из нескольких поколений. А Джон Апдайк, Вуди Аллен…

Один из романов Рота называется “My life as a man”, в русском переводе – “Моя мужская правда”. На ней-то он и стоял, никогда, впрочем, не настаивая. Его проза – проза рассказчика, а не (а)морализатора.

Если бы Филип Рот заглянул в сердце и в штаны исключительно американских евреев, его смерть столь заметным образом не отразилась бы в мировой прессе. Причем колумнисты вспоминали даже не встречи с писателем, а свои первые впечатления от прочтения Рота. Еще бы: я и сам помню, как в начале 1980-х, стоя в метро, подчеркивал ногтем ту или иную фразочку в книге в желтой обложке, “Portnoy’s Complaint”, купленной в том самом букинистическом магазине на улице Качалова, где даже в глухой застой можно было, всерьез покопавшись в полках, приобрести на английском и французском все что душе угодно. Это ведь характерно, что теперь таких магазинов нет. Но это уже другая история…

Рот занимался тем, чем всегда занимается писатель, – описывал человека. Просто он делал это на примере, как правило, еврея мужского пола, выходца, как и он сам, из Ньюарка, штат Нью-Джерси. Иногда – писателя, иной раз – интеллектуала или преподавателя. Натан Цукерман, Давид Кепеш – протагонисты Рота, в которых, наверное, есть многое от самого писателя, но тем не менее они – плод его воображения.

И даже если сам Филип Рот, следуя обещанию Ингмара Бергмана “Встретимся в следующем сценарии!”, мстил врагам из своей подлинной жизни, они при этом не переставали оставаться литературными персонажами. Критики убеждены, что, например, в романе “Мой муж – коммунист!” Рот вывел свою бывшую жену, актрису Клэр Блум, ответив на ее мемуары “Покидая кукольный дом”, где он изображен психопатом. Когда в 1996-м вышла книга Блум, рецензия в журнале “Тайм” была озаглавлена так: “Случай Клэр Блум”. Тень “Случая Портного” нависала и над женой Рота.

Впрочем, как сказано не раз, писатель не обязан быть хорошим человеком. К тому же и у самого Рота нет безукоризненно положительных персонажей. Они у него, страшно сказать, как в жизни, обманывают, в том числе самих себя, запутываются, заходят в тупик, безнадежно разочаровываются во всем, умирают. Постоянно умирают. А смерть у стареющего Рота и вовсе становилась едва ли не главным персонажем.

Единственная по-настоящему документальная книга Рота – о его отце, Германе Роте, честном ньюаркском страховом агенте. В русском переводе книга называется “По наследству”. Она имеет специальный подзаголовок: “Подлинная история”. Герман Рот здесь не литературный персонаж (он таковым побывал в “Заговоре против Америки”), а просто отец писателя. И он умирает. И Рот описывает его последние месяцы.

Пронзительная книга о сыновней любви. Безжалостная книга, потому что такова профессия писателя – он ведь, как гриф, собирает все, в том числе со своих родственников и знакомых, в том числе с трупов. “Меня разбудил собственный крик. На мертвом лице отца, при том что его закрывал саван, я различил недовольство: я не так снарядил его в вечность. Поутру мне стало ясно, что он имел в виду эту книгу: ничего не поделаешь, профессия у меня беспардонная, и я писал ее все то время, пока он болел и умирал”.

Сам Филип Рот так и не стал отцом. Но хорошо понимал отцовское мировосприятие. О нем – его “Возмущение”. Сколь многим знакомо это чувство “а идише папэ”, еврейского отца – лишь бы сын не попал в историю, в данном случае – не загремел в армию на Корейскую войну. И не погиб. А он таки загремел в армию – и погиб. В 1952-м.