Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки

Лощеный партийный интеллектуал, обладающий легким и строгим пером, сочиняющий тексты высшему руководству в Завидове и Волынском-2, проводящий отпуск в поселке Успенское, где среди прочих живут помощники и консультанты вождей, в санаториях “Сосны” и “Юрмала”. Обаятельный мужчина с аккуратно подстриженными усами и изысканной сединой. Бывший фронтовик, один из тех, кто вполне мог бы стать персонажем фильма “Белорусский вокзал”, человек с трезвыми представлениями о действительности. Жизнь размеренна и монотонна, как коридоры Старой площади. Мелкие кулуарные интриги враждующих подъездов ЦК и подковерные свары журналов-органов ЦК КПСС скрашивают жизнь, а частые зарубежные поездки к братским партиям ее украшают. Квартира в тихом центре, 1-я поликлиника в пяти минутах ходьбы, паек с копченой и докторской колбасой из Спеццеха, библиотека ЦК со всеми новинками, где, впрочем, иногда приходится вставать в “очередь” за нашумевшей публикацией в толстом журнале, первоклассный круг дружеского застольного общения – от Георгия Арбатова и Александра Бовина, предлагающего “сплотиться на прочной марксистско-ленинской основе” в ресторане Домжура, до однокурсника Дезьки Кауфмана (Давида Самойлова). Сомнения после вторжения в 1968-м в Чехословакию: не уйти ли из ЦК? Сомнения в годы начавшейся перестройки: новый генсек-реформатор вдруг позвал к себе помощником, а на носу собственное семидесятилетие и хочется покоя, книг, выставок, концертов в Консерватории. Но вдруг такой шанс – поучаствовать в попытках изменить страну. Сделать то, что не удавалось в течение долгого времени работы на Старой площади, – воплотить на практике те тезисы, которые пытался вставлять в речи секретарей ЦК, включая генеральных, всю предыдущую жизнь.

Это все – об Анатолии Черняеве. Очевидна перекличка с гигантской по масштабу фигурой Андрея Дмитриевича Сахарова, родившегося в мае 1921 года, тогда же, когда и Анатолий Сергеевич. Андрей Дмитриевич пытался менять систему изнутри до 1968-го, а потом, с 1968-го, – извне. Черняев – всего лишь интеллектуальная обслуга. Но Брежнев читал и записки Сахарова верхам, и наброски к речам своих советников, среди которых – Анатолий Сергеевич. Это важно: в стране, управлявшейся словами, в логократии, абзац из речи начальника теоретически мог что-то изменить.

Черняеву мы обязаны самым подробным, если угодно, социологическим отчетом о власти и о мотивации пребывания в ней. Незадолго до своего девяностолетия, в 2008-м, Анатолий Сергеевич опубликовал подробнейшие дневники: 85 авторских листов, 1059 страниц убористого шрифта, записи с 1972-го по самый конец империи – 1991 год.

1972-й – год окаменения застоя, торможения самого времени, когда уже не столько вожди влияли на Систему, сколько сама Система брала их в плен. Ухудшить ее вожди могут – и в 1979-м, войдя в Афганистан, по сути, поставили на ней крест, – а вот улучшить – не очень. Хотя как раз начало 1970-х, несмотря на заметное дряхление Брежнева, – это попытка прагматизации внешней политики, разрядка, дружба с Ричардом Никсоном, хорошие отношения с ФРГ и Францией. Черняев записывает: “Может быть, и в самом деле Киссинджер и Никсон… полагают, что лучший способ установить всеобщий мир на Земле… это поднять благосостояние советского народа до американского уровня”. И ведь, между прочим, судя по мемуарам Генри Киссинджера, действительно так думали: нейтрализовать вероятного противника доведением его экономики до человекообразного уровня. Богатый противник не враг, ему есть что терять, а марксизм-ленинизм – это все словесная оболочка.

А вот что, по записям Черняева, делает Брежнев на пленуме ЦК – еще до того, как его в 1974-м ударил инсульт и всё покатилось по наклонной. Генсек подает реплику в адрес министра черной металлургии Ивана Казанца (он два десятилетия просидит в своем кресле, до самого прихода Горби): “Хвалитесь, что выплавляете больше США… А качество металла? А то, что из каждой тонны только 40 % выходит в продукцию по сравнению с американским стандартом, остальное – в шлак и стружку?!” В адрес министра легкой промышленности Николая Тарасова (та же биография – двадцать лет первое лицо в отрасли до прихода Горбачева!): “У вас на складах миллион пар обуви валяются. Их уже никто никогда не купит, потому что фасоны лапотные… Так ведь можно скупить все заграничное сырье и пустить под нож. Людям нужны не деньги, а товары. И только имея товары продаваемые, мы можем вернуть деньги, чтобы строить домны…”

Это просто моментальная и четкая фотография советской экономики, зависящей от западного сырья и не зависящей от нормального потребителя. И такие слова произносит генсек Коммунистической партии, а не ультралиберальный монетарист из Чикаго.

И в то же время: “Наш (советников. – А. К.) удел выкручиваться, чтоб безжизненные формулы, уже не годные даже для элементарных учебников, излагать как-то так, чтобы «выглядели»… Пошлое надутое доктринерство, озабоченное лишь тем, чтоб не оступиться в глазах начальства”.