Попасть – не напасть

Маман пыталась что-то вякнуть, но потом поняла, что это бесполезно. Даром что все упреки справедливы. Подхватила с порога веник и шагнула ко мне, угрожающе занося его.

– Ах ты, дрянь! Да я тебя сейчас…

Не знаю. Кажется, она хотела меня по лицу этим веником ударить.

Ага, наивная…

Бить я ее не стала, все же баба и дура. Но перехватить руку за запястье и завернуть за спину? Спокойно.

Маман согнулась вдвое.

– Пусти!!!

Я вынула из толстых пальцев веник и откинула в сторону.

– Значит, так. Я сейчас навожу порядок в этом гнидюшнике. Ты идешь за лекарем. Нормальным лекарем, ясно? Уговариваешь, умоляешь, всеми правдами и неправдами приводишь его сюда. Я оплачу, но ребенок ночь с такой ногой терпеть не будет. Ясно?

– ПУСТИ!!!

Я усилила нажим.

– Не слышу ответа?

– Ай-й-й-й-й-й!!!

– Я так долго могу простоять. А если доведешь – сломаю руку, и пойдешь ты за лекарем еще и для себя. Поняла?

Ярость схлынула, осталось опустошение. Холодное, ледяное… Не то что руку – шею бы свернула. И не пожалела, и не посочувствовала.

Довольно!

Кажется, бабища это почувствовала. Как-то подобралась и заскулила.

– Машенька, пусти…

– Еще драться будешь?

– Н-нет…

Я махнула рукой и выпустила тетку.

– Живо! За лекарем!

Та отшатнулась, потирая плечо и глядя с ненавистью.

– Ты…

– Урок повторить?

Я шагнула вперед. И видит Бог, я бы ее сейчас прибила, но мозгов хватило у Анны, что-то она на моем лице прочитала. Передернулась и выскочила за дверь, едва не снеся Ваню с дровами.

– Ну ты ломишь, сестренка!

Голос был явно восхищенным. Сколько он видел?

– Ты почему за лекарем не послал? Я двадцать рублей в месяц переводила, неужели на эти деньги нельзя прожить и сколько-то отложить? Ты понимаешь, что у мальчишки или растяжение, или перелом, он без ноги остаться может?

– Двадцать? – уловил только одно Иван. – А мать говорила, десять…

– Гр-р-р-р-р-р, – ответила я.

Если эта жирная вша говорила детям про десятку, то половина оставалась ей. И на что она потрачена? Или отложена?

Если отложена, тогда хоть понятно, на черный день. Но куда ж хуже, твой сын без ноги может остаться? С этим не шутят!

Но если нет…

Ну, твою мать!

Других слов у меня не осталось.

* * *

– Почему без ноги? – пискнул Петруша с печки.

Я подошла и погладила его по голове.

– Успокойся. Я здесь, так что все будет в порядке. Обещаю. А почему… В ноге есть косточки, мышцы, связки. Вот если их повредить, они будут воспаляться и болеть. А если их не лечить, то они могут зажить неправильно. И ходить тебе будет трудно. Мы ведь этого не хотим?

– Н-нет…

– Поэтому матушка сейчас приведет доктора, он тебя осмотрит, и все будет хорошо. Понял?

– Да. Но это дорого…

– Дороже здоровья ничего нет, – отрезала я. – Будем здоровы – и денег заработаем. А не будем… И тогда точно все. – И вспомнила еще кое-что: – Ваня, а где Аришка?

– Сам бы знать хотел. С утра сказал ей приглядеть за мелким, сам-то он едва до поганого ведра добирался…

– И ее нет?

– Нет…

– А ведь поздно уже.

– Да, что с ней будет?

С четырнадцатилетней девчонкой? Да что угодно!

Вслух я этого не произнесла, но что-то Ваня на моем лице прочел, потому что вздохнул.

– Маш… Ты ее пять лет не видела. Ты изменилась, она тоже. Уж ты поверь…

– Увижу – поверю, – отозвалась я. – Печь топи давай… Где в этом свинюшнике посуда?

– В лохани… Петь, Аринка и посуду не отскребла с утра?

– Нет… Она рано ушла, вскоре после тебя.

Ваня выразился непечатно.

Я плюнула и направилась на поиски тряпки.

* * *

Что я могу сказать?

Анну Батьковну… Кажется, Николаевну, пора было убивать. Цинично и жестоко.

Грязным было все. Вот так ВСЕ.

Ведра, тряпки, посуда, стол, стены, пол, окна…

Потолок – и тот был в паутине. Справиться с этим за один день? Нереально. Только если ты грязеуборочный комбайн с шестнадцатью манипуляторами и вечным зарядом. И то спалишься.

Мне оставалось только скрипеть зубами и материться. Иван с каждым услышанным оборотом смотрел на меня все более уважительно. А уж когда я крысу увидела…

Не угадали.

Отродясь не визжала и визжать не буду. В гадкую тварь я запустила чем под руку подвернулось, каким-то старым сапогом, но большой боцманский загиб таки вспомнила.

И отправила Ваню за водой.

Четырех ведер хватило, чтобы оттереть стол и часть посуды. И я занялась готовкой.

На скорую руку покромсала курицу, отделяя мясо от костей, кое-как обжарила на сковородке, потом на той же сковородке обжарила морковь и лук, благо режутся они быстро, а жарятся еще быстрее, сложила в большой горшок курицу, засыпала пассированными овощами, высыпала несколько стаканов пшена, залила подсоленной водой и поставила в печь томиться. А Пете пока сунула погрызть кусок хлеба с сыром и большую морковку.

Мальчишка явно повеселел.

М-да.

А насколько он свой словарный запас пополнил… Дура ты, Маруська, научатся от тебя дети… Ладно. Исправлюсь.

И я пошла по дому, пока ужин не готов.

Изначально тут было четыре комнаты.

Кухня, она же столовая и, надо полагать, гостиная.

– Вот здесь мама живет, – показал Ваня на комнату, которая примыкала… Так… Ага!

У нее одна стена с печкой общая, то есть должно быть всегда тепло. Ясненько.

– А вы?