Poor men's judge

— Так ничего странного, — прокомментировал Павел Иванович. — Вам же объясняли, ребята. Неужто еще раз разжевать надо? Что тогда, что сейчас — разницы в человеческой природе не наблюдается. Тогда помещик Струйский развлекал себя и гостей, стреляя по крепостным, сейчас депутат Лозинский в компании главмента, судьи и прокурора за неимением в угодьях крупного зверя, насмерть травит бомжей. Когда из ружей их, негодяев, когда собачками.

И те же самые крестьяне, попав в руки Александра Васильевича, становятся чудо-богатырями. Но чудо-богатыри больше вражеских штыков и шрапнели боятся собственного…

— Взводного? — предположили слушатели.

— Да какое там, — вздохнул Павел Иванович, — фельдфебеля! Вот тебе и чудо-богатыри. На поверку получается: то же дрессированное мясо. Только дрессированное по-другому, не только на безусловное повиновение, но и на проявление управляемой агрессии. Частичная инициация называется. Слышали?

— Да.

— Но маловато поняли, правда?

— Так ведь в голове не укладывается: с одной стороны, предки создали Империю, протянувшуюся до Тихого океана, с другой стороны, они же ничего не имели против того, что в барских имениях баб и девок загоняли на деревья и заставляли кричать "ку-ку". Громко так, с выражением! И тихонько молиться про себя, чтобы утиная дробь не изувечила лицо. Чтобы никто не вздумал перепутать и пальнуть картечью или пулей. И так далее…

Правильно воспитанные чудо-богатыри — не вмешивались, мечтая, чтобы их жен, сестер или дочерей всего лишь изнасиловали. Гуманно, не нанося увечий, не до смерти. Такая вот, понимаешь, избирательная храбрость выходит: только в сторону указанного начальством противника.

— А революция 17 года? — попробовал возразить Семен.

— Кто ее делал, помнишь?! — дружно возразили все остальные. — Потомственные дворяне, жиды и бандиты, авантюристы и мечтатели, купцы и промышленники, причем не из самых захудалых. Родная сестренка мамы Железного Феликса — одна из фрейлин последней императрицы, — кто-то о том забыл?! Если кто забыл, то пусть вспомнит: народ революции не делает. Массы в них участвуют в качестве расходного материала.

— Смотри, Володя, — продолжил мысль Павел Иванович, — ты хотел знать как выглядит история с точки зрения обывателя? Так я тебе сейчас буквально в двух словах расскажу. Прадед говорил, что до того как жили по-разному, но в среднем — лучше. И примеры приводил, что и почем стоило, кто и сколько зарабатывал. Но мысль одна — после стало хуже. Потом на какое-то время приотпустили народ, и вновь пошла круговерть. Чуток пожили разве что в семидесятых-восьмидесятых, если о большинстве-то говорить. Тогда власть вдруг расслабилась, стала благодушной, дышать дала. Но дышали мы недолго. Ровно до того момента, как выяснилось: не нужны мы властям более в таком количестве. И численность нашу активно сокращают, чтобы мы ресурсы ценные не потребляли.

Вот и вся история сих мест с точки зрения обывателя. Все иное — фламандское кружево вокруг пня. И заметь: снова никто не пищит особо. Кроме нас, конечно. Хохлы-прибалты-молдаване уж на треть вымерли, а все еще пыжатся, хлопают слепыми глазенками, не доходит до них, что в могиле уже одной ногой стоят. Это называется как? Скажи, Володя, по глазам ведь вижу, что вспомнил, о чем тебе на политинформациях говорили.

— Социальные рефлексы это называется, — недовольно буркнул Володя. — Инструктор говорил, страшная сила.

— Так ведь, действительно страшная, — вздохнул Павел Иванович. Отбирай народ по содержимому лобных долей, вкладывай необходимое, бракуй тех, кто слишком, и все в порядке будет. Хочешь — стабильность Империи поддерживай, хочешь — коммунизм или тысячелетний Рейх строй — все у тебя получится.

Таким образом, если принять идею биопрограммирования, высказанную задолго до Лилли, то никаких странностей не остается. Вывод о том, что вся разница в поведении англичанина, русского или испанца легко списывается на различие вложенных в них по ходу воспитания социальных рефлексов, делается легко. И разнообразие тоже объясняется легко: воспитание масс — процесс, по определению, вероятностный, потому по обе сторону гауссовского колокола можно найти массу интересного. Получаем красивую, и главное, логически непротиворечивую модель.

Удобно ведь, правда? Можно одним заранее вложить в мозги идеалы коммунизма, другим — национал-социалистическую идею, третьим — либеральную какую-нибудь хрень. И пожалуйста: полмира с упоением занимается взаимной выбраковкой.

Сила скрывающихся в лобных долях социальных рефлексов велика. Носителя проще элиминировать, чем перевоспитать. И бьют тупоконечники остроконечников смертным боем из века в век.