Poor men's judge

— Просто повезло, — очень серьезно сказал Павел Иванович. — Когда людей ставят перед последней чертой, они оказываются в состоянии импринта.

— Говорили нам что-то такое..

— Так слушать внимательнее надо было! В общем, в такие моменты можно фактически заново воссоздать человека. Ты, Володя, себя год назад помнишь?

— Помню. Я действительно другим был. Боялся всего. Помню, мастер в цехе рявкнет, так колени слабели. Было, Павел Иванович, чего уж там.

— Вот и выходит, что те, кто Командира за отца почитают, не так уж и неправы…

* * *

… Лекционная аудитория, амфитеатром спускающаяся к кафедре. Негромкий, спокойный голос лектора, анализирующий статью одного из главных глашатаев и трибунов Революции.

Сегодня мы закончим вопрос о приемах перегрузки сознания и кратко обозначим тему о преемственности политических авантюристов и предателей и оптимальных методах борьбы с таким горем.

— Одна из наших самых страшных ошибок состоит в том, что в обществе была допущена цензура на мысли

разрушительного содержания и книги явно искажающие реально существующие взаимосвязи причин и следствий.

В результате, как минимум, два поколения советской интеллигенции были просто не способны что-либо противопоставить интеллектуальной заразе, тем самым психическим вирусам, роль и значение которых в формировании исторических процессов стали Вам известны. Сегодня попробуем разобрать одну из таких статеек.

Цитата: «Господа реакционеры думают, что психология — самый разрушительный фактор: «мысль — вот гадина!». Нет ничего ошибочнее. Психика — самая консервативная стихия. Она ленива и любит гипноз рутины. «Великая в обычае есть сила, — говорит Годунов, — привычка людям бич или узда» («Смерть Иоанна Грозного»*). И если б не было мятежных фактов, косность мысли была бы лучшей гарантией порядка».

Игнорирование значения психологических факторов — фирменный знак революционера — экстремиста. Рассыпая перед читателем алмазные россыпи ярких ассоциаций, Стальной Лев Революции воздействовал именно на подсознание, тщательно избегая сколь-нибудь связных логических аргументов.

Далее, как водится, следует банальность, отрицать истинность которой никто не возьмется. Следующий шаг — отсылка к авторитету классика, прием, готовящий безусловное согласие с весьма спорным тезисом следующего абзаца.

Зачитаем: «Но мятежные факты имеют свою внутреннюю логику. Наша ленивая мысль упорствует в их непризнании до последнего часа. Свою самоуверенную ограниченность она принимает за высшую трезвость. Жалкая! Она всегда в конце концов расшибает свой лоб о факты. «Реализм, ограничивающийся кончиком своего носа, — писал когда-то Достоевский, — опаснее самой безумной фантастичности, потому что слеп…».

Господа реакционеры ошибаются. Если б наша коллективная судьба зависела только от мужества нашей мысли, мы и до сих пор питались бы травой в обществе царя Навуходоносора. Не мысль поставила нас на задние лапы, не она согнала нас в общинные, городские и государственные стада, не она ввела префектов в их священные канцелярии, и — да позволено будет прибавить — не она их выведет оттуда.

Большие события — те, которые каменными столбами отмечают повороты исторической дороги, — создаются в результате пересечения больших причин. А эти последние, независимо от нашей воли, слагаются в ходе нашего общественного бытия. И в этом их непреодолимая сила».

Итак, мы что мы видим? Комбинацию нескольких общеизвестных истин, отсылку к авторитету и очень туманное заявление о больших причинах. При этом автор считает возможным сделать вывод о том, что сила больших причин неодолима, а читатель, таким образом, лишь щепка в бурном потоке реки Истории.

После такой подготовки убедить неискушенного в изощренном софизме человека масс можно в чем угодно. Вместо логических аргументов у него в голове намертво засели каменные столбы, зеленая травка и царь Навуходоноссор.

Именно по перечисленным мною причинам речи гениальных ораторов двадцатого века, бросавшие миллионные толпы в смертные бои, довольно скучны и невыразительны при попытке прочитать и осмыслить их, найдя в каком-нибудь томе собрания сочинений.

Весь секрет их воздействия в том, что перегруженный образами и парализованный магией авторитета, мозг простого солдата не успевал толком осознать, о чем идет речь. Но в момент, когда сомнения в нем все же могли зародиться, туда вталкивали желательное оратору утверждение и требовали немедленного действия.

Обратите внимание на примечательное заявление этого демагога: «Событий мы не делаем. Самое большее, если мы их предвидим».

Ради этой фразы и плелись пышные силлогизмы. Демагог поставил перед собой задачу: вызвать в читателе чувство бессилия, заставить склониться перед некими крайне вольно трактуемыми «объективными законами истории».

Но мы-то с вами знаем, что верно как раз обратное. История — не все сметающая волна цунами. Да, она инертна, как тяжелый мельничный жернов, но любой из нас способен не то что притормозить, но даже заклинить его. А три-четыре сотни единомышленников в состоянии сменить в государстве форму правления.