Понимание

Я, автор статьи «Не убить человека», видел в «танкисте» некий новый социальный тип. Читатель же называет его «устаревшей конструкцией».

Читательница из города Мозырь Горьковской области не исповедовалась, а рассказала одну интересную историю. Это письмо — новелла. Вот ее сюжет. Молодой врач, женщина, отказалась осмотреть больную, обратившуюся к ней за помощью, мотивируя это тем, что она живет не на ее «участке». Больная умерла.

Автор письма пошла к молодому врачу, чтобы задать вопрос: как можете вы после этого безмятежно спать, обнимать ребенка, ведь вы же, мне известно, мать? В ответ она услышала: если я буду переживать за каждого умершего, надолго меня не хватит, именно потому что я мать, я себя берегу.

То, о чем написала дальше автор письма, старая женщина, может показаться детски-наивным. Она решила попытаться перевоспитать врача посредством художественной и мемуарной литературы. Пошла к ней опять с томиком воспоминаний о Чехове, где рассказывалось о том, как Антон Павлович, в бытность врачом, тяжело переживал состояние пациентов. Дала она ей читать и повесть Л. Андреева «Без дороги», где рассказывалось о враче, пожертвовавшем жизнью во время холерного бунта для того, чтобы защитить больных и сестер милосердия. Но эти «душеспасительные меры» не оказали на воспитуемую ни малейшего воздействия. Равнодушно улыбаясь, она возвращала книжки, уклоняясь от обсуждения их содержания.

«И вот, — пишет мне старая читательница из города Мозырь, — я уже было отчаялась, но однажды память моя воскресила одну историю. Я рассказала бездушной врачихе, как в годы войны встречала людей, которых эвакуировали из осажденного Ленинграда, и они поведали мне историю об одной черноглазой девушке — Гале. Они рассказали, как она изо дня в день шла по городу, спасая детей от голодной смерти. Вот в морозной полуразрушенной комнате она увидела мальчика, тут же лежала его уже умершая мать. Галя отдала ему собственный паек, потом помогла эвакуироваться; ей были обязаны жизнью немало детей. А сама она погибла в осажденном голодном городе.

Я рассказывала эту историю, все больше волнуясь, почти забыв о моей собеседнице, как бы для себя самой. А когда закончила и понемногу успокоилась, вдруг увидела, что у нее, у бездушной врачихи, — зареванное лицо. Я быстро ушла и больше ее не видела — долго, может быть месяц. Потом на улице она подошла ко мне и заговорила: после вашего рассказа я долго не могла уснуть и сейчас душа не на месте. И я вдруг поняла, что теперь она, наверное, будет не совсем такой, как раньше, а может быть, даже и совсем не такой.

Самое опасное, когда человек утрачивает нравственный ориентир в жизни. Именно тогда и наступает деградация личности.

А возвращается ориентир — возрождается личность».

Конечно, действенная сила нравственных ориентиров и даже само их наличие в немалой степени зависит от жизненных обстоятельств, от человеческого окружения, от судьбы. Но было бы нелепо, отдавая дань обстоятельствам, отвергать роль самой личности, недооценивать умение или неумение человека видеть в жизни добро и справедливость и равняться на лучшее в мире.

С интересной анкетой познакомила меня старший библиотекарь ленинградской библиотеки имени A. П. Гайдара Л. А. Солосина. Она устроила диспут на тему «Человек и вещи». Накануне диспута были розданы анкеты участникам дискуссии, в основном, девушкам из медицинского училища.

«Часто ли вас что-либо удивляет, поражает, изумляет?» — на этот первый вопрос большинство ответило почти одинаково: «Положительное не удивляет, так как оно должно существовать в жизни, чаще всего поражает отрицательное явление».