Помутнение

9. Мой любимый стоик – мой отец. Марк Аврелий по сравнению с ним Вуди Аллен. Он делает то, что должен, как он считает, или о чем его попросили, и никогда не жалуется. Вообще никогда. Из-за этого люди ездят у него на шее. Я, например. Мне кажется, он не умеет говорить «нет». Но его несгибаемость – что-то нечеловеческое. Когда мать заболела – и все пять лет – он был колонной, на которой стояла семья. Я смотрел на него, и мне становилось легче. Я бы без него вообще рассыпался. Он – живое воплощение воли. Я почти уверен, что в моем поколении таких людей нет. И при всем при этом он тоже человек очень мягкого характера, еще мягче, чем был у матери, такой плюш со стержнем. Я люблю своего отца. Его зовут Михаил.

10. Саша – еще один. Он лучше всех. И тоже невротик. Мы познакомились на сходке анимешников, когда нам было по 14. Я расклеился на годовщину материной смерти, но из-за другого – там дела сердечные были, – и он мне купил билет на «Мизантропа» в «Гоголь-центр». Вот Альцест – наш герой. Он тоже невротик. И инфантил. И ненавидит брехунов и лицемеров. И красивый, как Александр Горчилин. Мы тоже ничего. У Саши голова холоднее, и он не страдает СДВГ, нормально держит фокус, работает, с 18 лет в Ельце не живет. Саша вырос.

11. Меня только носогубки выдают.

12. Не знаю, была у меня вообще депрессия или нет. Крыша подтекала, но я ею не занимался. Один раз сходил в детскую поликлинику к психологу. Даже приблизительно не помню, о чем говорили. Должен был прийти еще, но мне 17 было, вокруг дети, странно. Думал, исполнится 18, пойду во взрослую, но к 18 не до этого стало, у меня в принципе ни на что сил не было. Помню, я очень много спал или просто лежал в постели. Я бы пошел сейчас к специалисту, к хорошему, но у меня нет денег. И жалоб в принципе нет, кроме апатии. Мне нужен не врач, а просто человек, чтоб стоял надо мной с кнутом, пока я работаю. В 18 меня стали публиковать. Писал про что-то, понятное лично мне, типа эссе про картину Мунка, на которой его больная сестра в постели. Взял псевдоним. Дессе остроумнее и увереннее меня, стопроцентный циник. Мне в последнее время сложно писать отчасти из-за разницы между нами. Я ведь, наоборот, все мягче и мягче становлюсь. Это у меня от родителей. У Дессе на все есть готовое мнение, а я не могу решить, с сахаром чай или без сахара, грубо говоря. Иногда читаю Витю Вилисова и хочу так же зло и небрежно. Постоянно приходится мимикрировать. И Дессе уже никуда не денется, под псевдонимом книга вышла. Изначально маска делала меня работоспособным, а сейчас – вот. Надо что-то придумывать, потому что когда не пишется – это самое позорное. То хоть надежда есть, а то вылезает комплекс неполноценности, и все. Начинаю сравнивать себя с другими, и так одно за другое – впадаю в депрессию, но не в клиническом смысле, а в смысле мужскую депрессию. Вообще, так звучит комично – «мужская депрессия». Как что-то волосатое. Ой, да, культура постоянно утешает неуверенных в себе мужиков – в «Крестном отце», «Таксисте». В «Бойцовском клубе» особенно. Мужики снимают про мужиков с тем посылом, мол, мужик всегда может отыграться, ты всегда можешь отыграться. Но правда в том, что у тебя нет папы-гангстера и склада оружейного в подвале нет. Если у тебя какие-то тестостероновые загоны, это навсегда. Никакой тренер ни из какой качалки не сделает из тебя альфа-самца. Это все в башке. Альфа-самец – это Барак Обама.

13. Мне больше нравятся «Братья Систерс» Жака Одиара, фильм. И книжка, по которой он, тоже. Там как раз про новую маскулинность, то есть альтернативу всему этому скулежу, который за рык выдается. Если вкратце, там про двух наемников на Диком Западе, братьев, ну, понятно. Один вообще конченый, а во втором проклевывается что-то человеческое. Они всю дорогу убивают, квасят, что-то такое, спины гнут, а в конце приходят к маме – и они снова дети, их купают в ванне.

14. Мать была очень внимательной, даже, наверное, слишком. Денег было немного. Она была страховым агентом, а до этого вахтершей на хлебном, а потом на сахарном заводе. Где-то в детсадовском возрасте я посмотрел «Охотников за привидениями» и стал выпрашивать у нее плазменный бластер. Найти что-то такое в провинции в конце девяностых было, конечно, нереально, и она сделала его сама. Склеила из детского конструктора, проводов и шланга. Я тогда результатом остался недоволен и поломал игрушку. А сейчас – понятно. Или еще случай – мы приехали на ее малую родину, в Феодосию. Это прибрежный город в Крыму. Я уже взрослый был, лет 16, и при этом все равно не понимал, как ей важно показать мне это место. Мы приехали туда одним днем, и вот весь день она странно улыбалась. Я походил там отдельно от родителей. Зашел в частный сектор. Это просто копия Ельца. Город тоже древний, дома с резными окнами и тоже на крутом склоне. Я все понял, мне так показалось, и стал ныть, когда уже поедем, хотя на подкорке понимал, что упускаю что-то о своей матери. Что-то важное.