Помутнение

– Удачи. – И снова положила голову на руки, отвернувшись от меня. Это было последнее, что она мне сказала.

«Что ты имела в виду? – хотелось спросить мне. – Почему я не заслуживаю целого законченного предложения?»

Наверное, сейчас я бы сделала выводы быстрее – или поговорила с ними со всеми честно и открыто, но тогда я была влюблена и смертельно обижена. Я жаловалась на них Марине, я убеждала себя, что она бы никогда со мной так не поступила, будь она здесь. Марина втолковывала мне, что Алина с Полиной были совершенно невыдающиеся люди, и вообще, мало ли с кем нас сталкивает судьба на три-четыре года.

Да, наверное, это были всего лишь случайные университетские друзья, люди, которые приходят в жизнь ненадолго и не имеют никакого влияния на твое будущее, говорила я себе.

И снова главным было совсем не то, что они перестали меня любить или стали любить меня меньше. Главным было то, что всем было настолько все равно, что меня не потрудились предупредить. Мне позволили идти дальше. Никто даже не захотел брать на себя роль завистника или завистницы и отводить меня в сторонку с озабоченным «ты же знаешь, что».

Предпочли наблюдать.

* * *

Ближе к вечеру, целый день прозанимавшись самокопанием и зная, что обманываю себя, я робко тянусь рукой к первой попавшейся книге в ближайшей стопке. Мне стыдно теперь еще и перед книгами, второй день лежащими на полу, – это выглядит как акт насилия, думаю я, хотя еще мне приходит в голову, что они похожи на форт вокруг моего дивана. Я прячусь туда по ночам и надеюсь, что меня никто не тронет.

Я помню, что в бабушкиной библиотеке должно быть много дубликатов, а следовательно, можно будет передать часть книг в библиотеку школьную или молодежную – все равно я не буду читать три разных издания Достоевского одновременно. Я решаю сейчас сконцентрироваться на этом и не морочить себе голову другими классификациями – еще две недели уйдет на то, чтобы решить, будут ли книги расставлены по-новому, хронологически или по цвету.

Технически это была не только бабушкина, но и дедушкина библиотека, но бабушка ему ничего не отдала при разводе. Я хорошо помню, что это обидело его сильнее всего – невозможность забрать свои книги. Он пытался урезонить бабушку, задавая тот же самый вопрос: ты что, будешь читать по два Чеховых, по одному в каждой руке, по странице из каждого? Но нет, она была настроена решительно – ничего не будет разбираться и вывозиться, библиотека останется как есть. Я прекрасно понимаю, что бабушку возмутило бы мое решение расхламляться. Она ничего не выбрасывала – за нее это много лет тайно делала я. Я знаю, что это неправильно, знаю, что так нельзя, но она ни разу не вспомнила и не обмолвилась о тех вещах, которые улетучились из нашей квартиры.

Мне хотелось, чтобы вещей у меня было не больше и не меньше, чем нужно одному человеку. Я больше не хотела жить в хранилище воспоминаний, и, хотя это легче было гордо провозгласить, чем сделать, я решила попробовать.

Я вижу том Ибсена, но вспоминаю первым делом почему-то не «Кукольный дом» (который бабушка упорно называла «Норой»), а «Привидения». Женщина хочет уйти от мужа, развратника, насильника и дебошира. Священник убеждает ее, что ее долг – остаться и наставлять мужа на путь истинный. Женщина остается, рожает сына, муж вскоре умирает – его образ жизни со здоровьем несовместим. Женщина ведет благочестивую жизнь, открывает приют, наконец она свободна, наконец ее ничто не держит. Все в конце концов сложилось наилучшим образом, хоть и пришлось переступить через себя и пострадать немного.

Ах да, только вот у взрослого сына головные боли, сильные и необъяснимые – до поры до времени, пока не оказывается, что это сифилис, подарок от отца. Сын пытается завести роман – девушка оказывается его сводной сестрой. Сын тихо сходит с ума – конечно, это девятнадцатый век, болезнь еще не лечится. «Что я сделала не так, – думает женщина, его мать. – За что мне эта бомба замедленного действия?»

Затем мне вспоминается, что приятельница Ибсена, та самая, о которой был написан «Кукольный дом», просила его не публиковать пьесу и до конца жизни не могла простить предательство. Он отвечал ей, что она, в отличие от него, ничего не понимает в феминизме. Она не имеет права на собственную жизнь, если этой жизни не посчастливилось кому-то подойти в качестве материала.

Я думаю: чего от нас требуют эти книги – бояться сил рока? Быть с собой радикально честными? Мне казалось когда-то (и это даже стало темой для спора на одном из наших семинаров, давным-давно), что судьба Карениной была решена, когда она вышла замуж за Каренина. Как только попадаешь в систему, как только лжешь себе один раз, назад дороги нет. Но радикальная честность противоречит тому, что мы собой представляем биологически. Мы все равно больше зависим от возможности быть хоть с кем-то хоть чем-то связанными; ради этого можно соврать и вынести любую ложь.