Помутнение

– Ну вот! Значит, эти женщины, эти протестующие, хотя вы едва ли пойдете протестовать к стенам парламента и, подчеркну, заниматься этим на тротуаре, они ведь, по существу, выступали от вашего имени, Макардл, не так ли?

– Думаю, я должна быть им за это благодарна.

– Да, должны, именно так я и считаю.

– Вы хотите, чтобы я села вам на лицо, доктор?

Операционную, где на протяжении последних десяти часов все старались не дышать, сотряс взрыв коллективного хохота, плохо сдерживаемого масками. Кто-то хрюкнул, кто-то издал невнятный возглас изумления, ну и так далее. Макардл была корпулентная дама.

– Я не хочу сказать прямо сейчас, – добавила она невозмутимо. – Я же вижу, что вы заняты.

Это уточнение лишило его дара речи – но только на мгновение.

IV

Покинув операционную, Берингер прилег отдохнуть на каталку, предназначенную для этой цели, в пустующем кабинете рядом с отделением интенсивной терапии на шестом этаже. Его бригада осталась на финальную стадию операции, им надо было отключить пациента от аппаратуры, благодаря которой он оставался обездвиженным долгие пятнадцать часов, и перевязать разрезы на голове. Теперь пристальное внимание следовало уделить конечностям, чтобы обезопаситься от риска скопления в них лимфы и во избежание послеоперационных гематом и воспаления вен. Но это уже была не забота Берингера, здесь предстояло действовать специалистам. А он уснул.

В последние годы нейрохирурги старались как можно быстрее пробудить пациентов после трепанации черепа. Быстрое восстановление неврологических функций убеждало взволнованных членов семьи в том, что операция прошла без осложнений, к тому же уменьшение действия анестезии на целый час способствовало процессу выздоровления. Но Берингер, после многочасового погружения в глубь лица, все равно предпочитал не торопиться. Такие пациенты, как этот немец, всегда просыпались после наркоза незрячими, и утешить их и развеять страх мог только звучащий рядом голос. У этого пациента не было никого в клинике, кто мог бы его поддержать. Поэтому Берингер распорядился ввести его в искусственную кому на шесть часов, так как хотел лично находиться у койки больного, когда тот очнется. Он попросил Кейт разбудить его после пяти утра.

Она вошла в пустой кабинет с буррито и высоким стаканом с кофе – это он заказал себе на завтрак, – и с бутылкой воды, на которой настояла она. Берингер сел на край каталки и стал медленно продвигаться к освещенному окну, пока Кейт монотонно описывала показатели состояния организма пациента, но он ее не слушал. Она поставила поднос с его завтраком на хирургический столик, и Берингер принялся попеременно брать с него то буррито, то кофе, приходя в себя под ее умиротворяющий монолог. В кабинете запахло мылом, хлором и дымком втихаря выкуренной сигареты.

– Ты волшебное создание, которого я недостоин, и тем не менее ты здесь. Такая близкая и все равно недосягаемая.

Если его попытки домогательства к ней накануне утром были способом успокоить нервы, то сейчас это был знак того, что он существует и что после долгих блужданий с бинокулярным микроскопом по кровавой пещере его связь с внешним миром восстановлена. Все пять часов беспокойного сна Берингеру снилась изнанка лица немца.

– Как-нибудь я затащу тебя в чулан. Мог бы и сегодня, если бы я не был как выжатый лимон.

Кейт пропустила его слова мимо ушей. Пока шла операция, ей удалось выкроить несколько часов на то, чтобы вернуться к, как она это называла, настоящей жизни – о каковой Берингер понятия не имел, – и подготовиться к тяжким обязанностям в первые и решающие сорок восемь часов послеоперационной жизни пациента в палате интенсивной терапии. Кейт никогда не появлялась в хирургии во время операции, что подтверждало ее статус неприкосновенной святыни, принадлежащей лично ему и не оскверненной близостью к сотрудникам Берингера или операционным медсестрам.

– Я чувствую себя как боксер после пятнадцатираундового боя, – простонал он, ожидая от нее слов восхищения и жалости.

– А вы когда-нибудь боксировали?

– Я представляю себе, как может чувствовать себя боксер.

Как бы сильно Берингер ни хотел скинуть с себя оковы операционной, разбить чары охватившего его там транса, он понимал, что они его влекут. И ему не хотелось покидать место своего верховенства, уходить с арены, где он был целиком и полностью вовлечен в захватывающее действо. И где до самого финала он стоял на питчерской горке и бросал победные крученые мячи. А теперь ему придется снова вернуться в прозаические дни простоя между операциями.

– Надо поспешить, – сказала Кейт.

– У меня нет даже времени принять душ и сходить в сортир?

Она покачала головой.

– Мистер Бруно рано проснулся. Его хотели выводить из комы постепенно, но он всех удивил.