Помню

В один из мартовских дней 1959 года донесли командиру, что я поступил в университет, и, как следовало ожидать, сработала реакция командира. На офицерском суде я заявил, что не желаю продолжать служить в армии, а хочу поменять свою специальность на гражданскую. Как результат, меня разжаловали и лишили одной звёздочки. Я публично заявил на суде, что меня ничто не остановит и что лучше было бы, если командир подписал мой рапорт на увольнение.

– Не хочешь – заставим! – свирепо произнёс командир. – Служить будешь. Это я тебе обещаю.

Приказом меня вывели за штат, и начались мои беды. Я получал деньги только за звание, и этого было явно недостаточно. Я порой просто голодал и довольствовался пивными дрожжами с булочкой.

В ноябрьском параде я отказался участвовать, мотивируя это тем, что я вне штата. Я получил двадцать суток ареста и отправился на гауптвахту. Условия жизни на гауптвахте были разработаны начальником гарнизона, полковником Макушевым. Это был просто фашист. За стенами гауптвахты кончались армейские законы и начинались комендантские. Макушева боялись все, кроме меня, ибо мне терять было нечего, и я стал требовать нормальных условий для арестованных офицеров. Каждый вечер нас заставляли носить тяжёлые металлические койки на второй этаж, в комнату, где мы проводили свой арест, а утром – относить эти же койки вниз. Мне представилось встретиться с полковником Макушевым и пожаловаться ему. Я предупредил его, что, если будет продолжаться нарушение, я буду жаловаться выше, пока не добьюсь справедливости. Он предупредил меня, что, если я буду жаловаться, он добавит мне ещё несколько суток. Но получилось так, что приказом по округу меня должны были откомандировать для участия в концертах, и ни моему командиру, ни полковнику Макушеву никак не удалось упрятать меня. За мной приехал шофёр командира на его машине, и надо бы видеть злобу и одного, и другого, когда я очутился на свободе.

За время моего отсутствия командир сфабриковал на меня материал и отправил в военную прокуратуру. Меня стали вызывать на допросы, но везде и всегда я говорил одно и то же: хочу, мол, уволиться. Многие из прокуратуры меня знали. Знали они и истинное намерение командира полка. Мне посоветовали обратиться в отдел дивизии или округа с заявлением о переводе.

– В противном случае он тебя съест, – говорили следователи.

Из городка я убрался и жил у своей приятельницы Вали Собанской, с которой познакомился во время одной из командировок. Красивая блондинка, она покорила меня с первого взгляда. Это случилось в поезде. Я ехал в Очемчиры с маленьким чемоданчиком, полным денег для офицерских зарплат. Деньги эти мне следовало передать на артиллерийском полигоне. Город этот находится недалеко от Сухуми. Вечером я занял в проходе боковую полку, уложил маленький чемодан под голову и уснул. Ночью что-то случилось в вагоне. Был шум, но я не обратил внимания. Утром я увидел сидящую за столом красавицу в окружении пассажиров, она говорила о краже. Я спустился вниз и стал соучастником разговора. Украли чемоданы и прочие вещи.

– Плохо воры работали, – сказал я. – У меня в маленьком чемоданчике лежали зарплаты пятнадцати офицеров.

Все ахали и охали, а я смотрел на блондинку и поедал её глазами. Она уловила мои взгляды и ответила ласковой улыбкой красивых глаз с удивительным японским разрезом. Я представился, назвав своё имя, и мы познакомились. Сидящие рядом поняли, что говорить больше не о чем, и оставили нас вдвоём. Валя ехала в Ростов к родителям.

Мы договорились встретиться на обратном пути следования. Нас разделяла неделя времени.

Мы встретились, и с того самого дня я перешёл жить к Вале. Дом её был рядом с тюрьмой, где она работала главным бухгалтером. Она была старше меня на три года.

Валя присутствовала на всех моих концертах в Доме офицеров. Мы изумительно проводили время. Я не скрыл от неё, что хочу уволиться и армии. Она ухаживала за мной, кормила и обстирывала. Однажды я вернулся после патрулирования, и мы легли спать. После полуночи нас разбудил стук в дверь. Валя узнала стук и предупредила меня, что это грузин, с которым она встречалась ранее, но порвала отношения. Она объясняла ему, долго упрашивала понять, что между ними всё кончено, но грузин упорно рвался в дверь, которую открыл я. Он был сильно пьян. Я очень вежливо попросил его не мешать мне жить в этой квартире, не тревожить нас. Он увидел в моей руке пистолет и изменился в лице.

– Мы женаты, – сказал я. – Убирайся подобру-поздорову.

Как-то мы прогуливались по городу и прошли мимо здания штаба округа. Я вспомнил полковника Горобинского и решил обратиться к нему. Он принял меня, и я рассказал ему всё, что произошло в полку и со мной. Он прекрасно знал, что происходит в полку, и отругал меня за то, что я не обратился к нему сразу. Мол, всё могло бы выглядеть намного лучше. Я стоял как обгаженный. Он мне сообщил, что комдивом сейчас занимаются, идёт следствие.