Помни Рубена

Что же касается соли, мачете, лопат, мотыг, железных топоров, хлопчатобумажных тканей, оловянной посуды, чугунных котлов для варки пищи, женских сережек — словом, всего того, что у нас не производилось, — то нам не было надобности ради этого покидать Экумдум, как пришлось это делать после окончания войны и вплоть до того времени, когда, войдя в поселок, партизаны навели в нем свои порядки, — все эти товары привозили нам торговцы из племени миландауа. Они приплывали вскоре после уборки урожая в сампанах с полукруглыми соломенными крышами, отчего эти лодки походили на маленькие плавучие туннели; они правили лодкой, орудуя длинными шестами, глубоко погружая их в воду и налегая на них. Расхаживая по палубам своих суденышек, они проводили на них всю свою жизнь: ели, спали, принимали покупателей, поскольку тут же обычно выставляли на продажу свой нехитрый товар. В полутьме навеса угадывались кое-как сваленные груды припасов, которые можно было приобрести у них за деньги, а за неимением таковых — в обмен на земляные орехи, ямс, вяленое мясо, сушеную рыбу и другие плоды нашего труда, которые они, как объяснил нам однажды Ван ден Риттер, с большой выгодой перепродают в тех краях, где земля не так плодородна и не может прокормить живущих на ней.

Они причаливали у дальней заводи, выше по течению от Экумдума, ставили десяток своих лодок вплотную одна к другой, и между ними и Экумдумом целый месяц не переставали сновать толпы людей, стоял шум нескончаемого праздника. Нашим превосходным отношениям с этими удивительными торговцами способствовало, разумеется, то обстоятельство, что мы столь упорно гнушались шоссейной дорогой и всеми ее преимуществами. Ко времени, когда у нас объявился Мор-Замба, люди из племени миландауа были уже весьма понаторевшими в своем деле, но весьма порядочными коммерсантами, к тому же они все меньше и меньше занимались меновой торговлей, что было нам на руку: они платили за продукты наличными, и притом по довольно выгодной цене, отбивая у нас, таким образом, охоту самим снаряжать караваны к дальней — в трех днях пути — фактории, как это делали в других поселках.

Один только вождь свыкся с шоссе — и потому, что нередко пользовался повозкой с мотором во время поездок в Тамару, куда его вызывали по нескольку раз в год, и потому, что часто отправлялся по ней в паланкине, который несли на плечах четверо слуг, или ехал на велосипеде, за которым бежал сопровождавший его слуга, карауливший минуту, когда, устав крутить педали, вождь сойдет на землю; тогда он, не мешкая, завладевал велосипедом и толкал его до конца подъема, где вождь снова садился на свою машину.

Отбыв таким образом в Тамару, главный город провинции, наш вождь, которого звали Мор-Бита — говорят, что он вошел в милость к французам благодаря своей храбрости, оказавшись в войсках новых хозяев колонии как раз в то время, когда им пришлось в тяжелых битвах завоевывать страну, — так вот, отбыв в Тамару, вождь возвращался оттуда недели через две, привозя с собой инструкции, содержание которых не сообщалось никому, кроме двух его писцов.

По правде говоря, и сам вождь, и его жены, писцы и слуги были не из нашего племени, но происхождение этого человека, равно как и обстоятельства, при которых он был поставлен во главе племени, считались запретной темой. Так что нашей молодежи, появившейся на свет уже после его воцарения, казалось, что он испокон веков живет затворником у себя в резиденции, вдалеке от шоссе, в стороне от главной улицы, в самом верхнем конце Экумдума и, как говорится, никогда и носа не высовывает наружу. Молодежь полагала, что так оно и должно быть, и ничуть не сомневалась в законности его власти. Только пожилые люди знали, что некогда все было по-другому, а до прихода белых — и вовсе не так, как теперь.

Подобно шоссе, которое лишь едва соприкасалось с нашим поселком, вождь, по всей видимости, всегда предпочитал держаться в стороне от духовной жизни Экумдума, плавая, так сказать, по поверхности общины, как перегруженная лодка по реке с коварными омутами, в которых недолго и утонуть. Он наверняка опасался, что его поразит какое-нибудь несчастье, если он попытается по-настоящему укорениться в племени: ни одна из местных девушек никогда не числилась среди его жен, которых у него к моменту полной катастрофы набралось десятка три, а в описываемое время было всего пять. Обращенный в христианство в бытность свою солдатом, вождь, даже прибыв в Экумдум, долго держался предписаний этой религии, но, когда стало ясно, что его законная супруга не в состоянии подарить ему наследника, он скрепя сердце обратился к полигамии, дабы избежать несправедливости судьбы.

Каким забавным кажется нам теперь, по прошествии стольких лет, то обстоятельство, что Ван ден Риттер, проживший у нас бог весть сколько, так и остался в дураках, не сумев разобраться в истинной сути отношений вождя с племенем. Должно быть, нам все-таки прекрасно удавалось сохранять видимость взаимного согласия.