Поминальник усопших

…Незабываемая и мною тоже Великая княгиня Елисавета Феодоровна, — направившая счастливо и неординарную судьбу будущей мамы моей (тогда уже вдовы ван Менк) после трагедии Русско–японской войны, — наделена была редчайшим даром проникновения в суть вещей. И ей не трудно было понять главного: Августейший поцелуй, подаренный императором в собрании на людях дочери его кумира, — героя мальчишеских снов, — есть ни что иное как так и не высказанная по природной застенчивости (да–да, именно так!) и врождённому благородству благодарность отцу её при его жизни…

Не нужны слова, чтобы попытаться описать чувства, в одночасье соединившие сразу и навсегда две эти родственные души. Успевшие, не смотря на молодость их, столкнуться уже с грубыми реалиями человеческого бытия. Так же как оценить до конца, — к сожалению, изо всех Романовых, свойственный только императору Александру Александровичу, — особый дар не инфантильной (как у Николая II) тактичности. Дар, в данном случае не позволивший НЕ ПОЗВОЛИТЬ двум молодым женщинам — несовместимых казалось бы «эшелонов обитания» — свободно, без «чинов», меж собою общаться. Дружить. И даже по христиански полюбить друг друга.

Верно, верно говориться: «Пьяный проспится!…» …Это я не о Нём, великого ума человеке… Это я так…Но к слову…

С того рождественского вечера и до ареста — до гибели Великой княгини Елисаветы в 1918 году — были эти две женщины неразлучны. Тому не смогли помешать ни замужество Наташи. Ни забота её о пяти дочерях по внезапной смерти молодого мужа — князя Василия Львовича Оболенского. Ни долгие годы дружной жизни с графом Владимиром Александровичем Адлербергом. Ни счастье воспитания с ним осиротевших её девочек. И Мартына с ними — после гибели от «испанки» два года спустя по рождении мальчика княгини Екатерины Петровны Лопухиной, мамы его.

Конечно же, — и в том самое время признаться, — сблизило их и посторонними как бы не замечаемое невыносимо–унизительное де–факто положение Елисаветы Феодоровны в Романовской семье. Забывать о том грех! То повторять нужно постоянно, как в молитве без купюр перечисляем мы, повторяя, все Страсти Господни. Нужно помнить обязательно. Если мы не ханжески, а по человечески, задумываемся о трагедии жития будущей Священно мученицы. И вспоминать с болью и содроганием о двусмысленнейшем положении вечно уничижаемой супругом и дворцовыми сплетнями молодой прекрасной женщины - … походя отвергаемой жены при не без удовольствий здравствовавшем муже.

А ведь задолго до женитьбы он нужным не считал скрывать от кого либо, — кроме как в первое время от неё, — не терпящее возражений и не прикрываемое этикетом предпочтение, которое он изначально отдавал не супружескому общению с нею. Но преступным — потому как с несовершеннолетними военно–подчинёнными — «общениям» с мальчиками–гардемаринами (бравируя молодечеством этим даже!). Из–за чего, к слову, между Великим князем и Августейшим братом его, — шокируемым не прекращающимися «победительными похождениями» Сергея в юнкерских экипажах, и возникавшими в связи с этим угнетавшими достоинство Елисаветы Феодоровны (и собственное Его и супруги его), — скандалами.

Не слышали, не знали о них одни ленивые.

Только дружба с Натальей Николаевной, только счастье помогать ей растить с нею её дочерей и богоданного сына и опекать собственных своих племянников, — детей ещё, которых тоже нужно было тщательно оберегать от активных «наклонностей» мужа, — спасали до поры до времени ранимую психику светоносной женщины. И позволяли ей на какое–то время дистанцироваться (если возможно такое?) от собственного несчастья.

18. Отчаяние.

Но ведь вечно продолжаться это не могло — Великая княгиня ни физически, ни морально попросту не вынесла бы такого напряжения. Она на последнем пределе уже была! О критическом же состоянии её знали не многие. Врачи знали. Знал и по тяжкой болезни своей вынужден был молчать духовный отец её Преподобный Гавриил, старец Седмиезерной пустыни. Знал, конечно же, Владимир Фёдорович Джунковский, товарищ министра внутренних дел и секретарь князя Сергея (Между прочим, родной племянник друга и верного последователя Льва Николаевича Толстого — Николая Фёдоровича Джунковского. Богатейшего офицера–аристократа. Воспитанника Пажеского корпуса. Оставившего военную службу. Раздавшего всё своё имущество крестьянам. И по примеру учителя занявшегося земледельческим трудом). Да, Владимир Фёдорович знал точно! Знал и пытался заступиться исповедник её Дмитровский Серафим (Звездинский). И знала мама моя. С которой Великая княгиня с 1906 года пребывала сперва в добрых, но официальных, отношениях; позднее — года с 1908–го — в дружеских рабочих. А с началом 1–й Балканской войны, — с 1911 года, когда талант «Доктора Фанни» проявился во всём своём неназойливом блеске, а характер и воля меннонитки — во всей их цельности и силе, — в отношениях исповедально доверительных. Сестринских…