Полынья

- Котел сгорел... механики, бляшкин дед! - вскричал он, и его руки, засунутые в карманы штанов, оформились в кулаки. - А теперь что? Дизеля, компрессоры, гидрофор... все на току! А теперь грелки! Мне регистром запрещено эксплуатировать электричество...

- Выключи грелки.

- Выключить? - спросил он ошалело.

У него был вид коня, остановленного на скаку.

- Да.

- А может, разбить?

- Тебе видней.

- Чего ж ты лампу разбил, чтоб видней? - подсек он старшину. - Не хотел лазить, погасил бы, разве можно... - Данилыч так смотрел на Суденко, что тот понял, что своим поступком глубоко его обидел. - Это же такой свет! произнес он с волнением.

- Каюсь, Данилыч. Не сообразил.

Электрик вытащил из карманов сухонькие кулачки и, не разжимая их, пригладил редкие волосики на голове:

- Лампочки горят?

- Лампочки? Горят...

- Надо, чтоб все было ясно, - заключил он и, насупясь, прошел в салон.

Лампочки Данилыча горели. В коридоре, где не было иллюминаторов, стоял яркий электрический свет. А за дверью бесцельно умирал большой солнечный день. Это противоречие еще усилилось ощущением скованности, которое возникало в рейсе: мир сжимался в этих узких коридорах, отсекался водонепроницаемыми дверями и переборками. Не было того слияния со средой, которое испытываешь в воде. В море, где все огромно, было невыносимо чувствовать такую искусственно созданную тесноту.

"Где рыбак?"

Не выдержав, Суденко повернул назад и столкнулся с ним на трапе.

- Лодка у тебя в исправности?

Рыбак кивнул.

- Надо, чтоб ты помог.

- Что надо?

Суденко подумал: груз, трос метров на восемьдесят, поплавок... Все это он найдет сам.

- Установи кронштейн на борту, подальше от кормовой струи.

Рыбак сразу сообразил:

- Хочешь прокатиться по течению?

- А что?

- Не получится...

Конечно же поплавковый метод не даст точности. Трение инертного слоя слишком большое. Иногда они измеряли течения с помощью радиобуя.

Нет, он плавал в течениях и знал: с течением надо слиться, обжиться в нем, чтоб действовать. С течением надо проплыть. Но просчитать метры он мог. И мог определить место для спуска, центр потока. Вот это и будет то, что надо. А поправку на скорость он сделает под водой.

- Значит, согласен?

Рыбак помолчал, потом выдал:

- Парохода там нет.

- Почему ты так решил?

- Потому что люди выскакивают в другом месте.

Суденко посмотрел на него как на дурного:

- Ты что, их видел в другом?

- Вчера один вынырнул ночью прямо перед лодкой Живой, даже крикнул что-то. Не успел схватить.

- Где?

- Возле Земли Верн.

- Ну и что, если выскочил? Какое это имеет отношение к кораблю?

- Механик со "Шторма" выскочил, - ответил он. - Я его узнал.

9

Покраска только начиналась...

Все переборки, как отметил Кокорин, были полностью очищены от старой, вздувшейся краски и протерты наждачной бумагой, чтоб загладить края. В тех местах, где части были железные, с глубокой ржавчиной, они были обиты кирками и тоже зачищены скребками и стальными щетками. А просто грязные жирные места отмыты мылом и протерты песком. Сейчас была создана идеально ровная, гладкая поверхность, на которой не оставалось ни одной щели: они были выровнены грунтом, который был мастерски нанесен шпателем - плоской и гибкой стальной лопаточкой с косым срезом. А на палубе, на чистом куске мешковины, были разложены кисти. Кокорин знал, что в кладовке Кутузова имелись кисти из беличьих, барсучьих, хорьковых и других волос, но сегодня боцман выбрал свиные, изготовленные из лучшей хребтовой белой щетины. А неподалеку в новеньких котелках, налитых под край, выстаивалась краска, которой собирались покрыть "Кристалл". Кокорин как старпом, поднявшийся на высоту штурманского мостика от палубной доски, понимал в ней толк и уже издали по пенному сиянию, как бы переливавшемуся через котелки, понял, что взята краска самого низкого номера (чем ниже номер, тем сорт белил лучше). Но все-таки оценить ее сумел лишь тогда, когда матрос Величко по знаку боцмана, поручившего ему пробный мазок, отделился от остальных и, взяв с мешковины не круглую, а разделочную кисть, плоскую, из отдельных кисточек, вставленных в металлическую оправу, и обмакнув ее, сухую, с трепещущими от волнения волосками, в пенный раствор, провел одним движением, без отрыва руки, на выпуклости переборки влажную полосу. И она, эта пенная полоса, отсветила в сумраке воздуха таким чистым зеркальным лучом, что Кокорин сглотнул слюну и отчего-то перестал на матросов смотреть. Этого мазка с него было достаточно, и он прошел к боцманской кладовке, с откинутой крышкой, заглянув туда, где уже все было приготовлено к завершению церемониала: стояли котелки, наполненные льняным маслом, в котором разгоряченные от работы кисти могли, погрузившись, блаженно замереть на целые сутки, восстановив утраченные силы, сохранив эластичность своих волос, чтоб потом, протертые в горячем скипидаре, высушенные и пересыпанные нафталином от моли, улечься в деревянном ящике до следующего праздника.