Полтава

Выбранные казаки поклонились народу на все четыре стороны. Гнули и Петрусю молодую курчавую голову — эге, после болезни голова обросла ещё более густыми кудрями.

Из-за тучи выглянуло солнце, осветило двор, отчего гультяйские лица засияли такой надеждой, что Кирило торопливо пообещал:

   — Всё напишем, товариство! Наш писарь сложит!

С письмом управились быстро, Петрусь старался.

Правда, казалось, пишет самому Богу. Неужели царь возьмёт в руки бумагу, лежащую пока что на тёмном дубовом столе? Нет. Прочтут слуги... Петрусь имел возможность изложить наконец свои мысли перед царём, пусть и на бумаге, но от волнения мысли туманились, писал только то, что говорили старые умные гультяи, более всего — батько Голый. А получалось хорошо, будто в самом деле излагал своё, сокровенное. Правды, правды мало на земле. Пусть царь её установит.

Письмо прочитали с того самого высокого крыльца. Толпа криком подтвердила, что писано славно. Кое-кто, вскочив на крыльцо, совал в бумагу нос... Потом письмо при всём народе зашили Кирилу в жупан. Кто-то сказал, что жупан уже ношен полковником Трощинским. Кирило хоть и невысок ростом, но плотен. Жупан на нём в облипку. Только внизу подрезали. Пригляделся Петрусь — э, да и Кирило поседел, одни брови рыжие, потому и весь он кажется рыжим. Теперь получается — напрасно тратил жизнь, пока не встретил батька Голого да не поцеловали они друг другу в залог побратимства сабли. Петра Журавля утешало то, что Мазепа раскрыл свои предательские планы.

Петрусь отвёл Галю подальше от толпы, взял её за тонкую руку.

   — Поклянись, что сейчас же поедешь к моей матери!

   — Петрусь, сердце моё! Мы с твоей мамой, тётей Христей, будем за тебя молиться!

Стояла печальная, не убирала из казацких ладоней свою тонкую кисть... А он запоминал и так до мельчайших чёрточек знакомое лицо. Эх, Галя, Галя...

Посланцам дали самых быстрых коней из конюшни полковника Трощинского. Отправились втроём. Так проскользнёшь везде. А толпой — кто его знает. На дорогах полно мазепинцев. За два дня отъехали далеко.

На свете последние дни догуливала осень. До полудня стояли густые туманы. Солнечные лучи скользили по уцелевшим жёлтым листикам, а листики не выдерживали прикосновения солнечного луча, падали вниз.

Петрусь был весел от понимания того, что едет к царю, хотя никто не знал, где сейчас царь. Но хватало и забот. Как доберётся Галя в Чернодуб? Он с товарищами направился на эту дорогу, а она, такая одинокая, — на гадячскую.

   — Петро! — обратился вдруг Кирило, подмигивая рыжей бровью. — Говорил тебе батько, что сделает тебя генеральным писарем?

Петрусь зарделся.

Кирила оборвал Журавель:

   — Не говори гоп... С таким едем... Можно и не вернуться.

   — Грец тебе на язык! — засмеялся Кирило. — Испугался петли? Парубок... Его к нам судьба гонит. Ему надо жить. У него такая славная невеста. Будет побиваться.

О многом успели поговорить. Мечтали, какая настанет жизнь без панов... Дороги пролегали в стороне от городов и больших сёл. Как переплыли холодный Сейм, Журавель сказал, что недалеко Глухов. В городе, наверно, знают, где сейчас царь.

Солнце цеплялось за ветви деревьев, когда всадники спускались в глубокий овраг, на дне которого чёрными волками шевелилась тьма. Кое-где поблескивала вода. С обеих сторон от дороги под высокими дубами птицы доклёвывали кроваво-красную калину. Было тихо, спокойно. Нигде не слышалось человеческого голоса, хотя на подсохшей земле уже несколько раз примечены были конские следы. А потому невероятными показались выстрелы из-за густой калины. Кирило удивлённо поднял кустистые брови и мешком свалился в высокую жёлтую траву, взмахнув полами дорогого полковничьего жупана. Петро Журавель со стоном ухватился за широкую грудь, закрыл глаза, тоже начал запрокидываться на спину вздыбившегося коня, который в испуге бросился по узенькой тропинке, и всадник, зацепившись одной ногой за стремя, тащился за ним шагов десять, с треском ломая кусты, пока не ударился глухо о ствол дуба и не упал на землю.

   — Ой! Ой!

Это произошло в одно мгновение. Петрусь успел выстрелить из пистоля, увидел, как свалилась срезанная кровавая гроздь. Может, лучше было бы дать коню волю, исчезнуть в зарослях? Может, удалось бы удрать, чтобы затем помочь как-то товарищам? Но как оставить спутников?.. Торчал под пулями короткое, как просверк молнии, мгновение, однако достаточно долгое, потому что оно отняло у товарищей жизнь. Наконец самому обожгло левое плечо, и какая-то сила сбросила с коня — он прикинулся мёртвым...

Люди, вышедшие из зарослей, лишь толкнули его сапогом в голову и сразу устремились к Кирилу, стали вытаскивать из жупана письмо, написанное царю, — знали, где зашито. Петрусь различил голос бывшего сотника Ониська:

   — Голодранцы! Нового гетмана им подавай... Еле догнали.

Злодеи ещё долго ловили коней. Наконец всё утихло.